Ренегат. Империя зла

Если бы можно было все переиграть и вернуться… И пусть себе голос отца твердит что хочет. В Москве есть хорошие психиатры… Правда, кто возьмется лечить террориста № 1, да еще с личным номером на лысой башке? И все же Иван всерьез подумывал о побеге.

Отправившись якобы по естественной надобности, он нашел в цеху лазейку: в лакокрасочном отделении, где все автоматизировано и присутствие людей нужно, лишь чтобы запрограммировать определенный режим, обнаружилась дыра в стене, прикрытая листом жести, едва прихваченным сваркой. «Швы» после первого же рывка разошлись…

Робопсы оскалились, когда перед отбоем Жуков подошел к внутреннему контуру периметра – сетчатому забору под током. И ведь даже если сеть вырубится, с собачками не договориться. Да и с вышек недобро поглядывали вертухаи…

– Куда собрался? Ты что вообще творишь?! – Старик больно ткнул Ивана тростью в грудь после смены. – Будешь крутиться у периметра – ко мне больше не подходи, понял?!

– Илья Степанович, что вы, я просто осматриваюсь. Недавно ведь на острове… – пробормотал Иван.

В беседах у конвейера и в столовке старик частенько поминал каких-то Че Гевару, Ленина, Бакунина. Жуков понятия не имел, о ком речь, но на всякий случай важно, со значением кивал. Для него это были просто чьи-то имена. Он никогда раньше не слыхал об иных революциях, случившихся задолго до Революции.

Но тут, как бы между прочим, прозвучало заветное слово «подпольщик».

– А не надо осматриваться. А то прям подпольщик. Слишком загадочный.

Иван замер. Не послышалось ли? Пожалуй, за такую соломинку стоило схватиться.

Уставшие после смены рабы обтекали их с двух сторон. Жуков сделал вид, что ему все равно. Нельзя выказывать интерес, а то старик замолчит – слова из него не вытащишь.

– Ага, подпольщик. Тот, что под полом. Я, кстати, бывал в подземелье – в московском метро.

Брови Ильи Степановича удивленно взметнулись. Иван решил развить первый, незначительный еще успех:

– Общался кое с кем. В метро. На станции. Там еще бюст на платформе стоял… Очень меня там уважают, «подвеску» даже подарили. Это штука такая, чтобы бегать. Экзоскелет, переделанный под обычного человека.

Старик куснул губу, но промолчал, а у Жукова хватило ума на этом закончить.

Спустя пару дней Илья Степанович сам затеял разговор на заданную тему.

Электрогрузовик Ириски носился по цеху, конкретно превышая ограничение в пять километров в час. Лицо девчонки раскраснелось, она была возбуждена до крайности. «Найди Барса», – привычно уже твердил в голове отец. Начальник цеха прохаживался в отдалении, наблюдая за сборочным процессом. Все как обычно. Почти. Какое-то неуловимое напряжение витало в цехе. Нервное предчувствие чего-то нехорошего.

– С каждым годом в лагерях все хуже. – С щелчком передние лапы терьера воткнулись в паз; отточенное до автоматизма движение. – Не так плохо пока, как в самом начале, но все равно.

– Да уже, все не сахар, – поддакнул Жуков и, оглянувшись по сторонам, добавил: – Давно пора сломать периметр. И вообще все периметры всех лагерей. И поставить вертухаев и союзников на место.

Он был уверен: старик смолчит, как обычно. И потому приятно удивился, когда тот заговорил, выплескивая из себя слова, обильно приправленные душевным надрывом:

– При утвердившемся тоталитаризме, который проник буквально во все – не только в социальную, но и в личную жизнь граждан, – попросту невозможно хоть какое-нибудь ощутимое сопротивление режиму.

– Спорное утверждение, – парировал Иван. – В любой монолитной стене найдется щелка, попадет влага, а зимой лед сделает щелку больше, и так за годом год…

Илья Степанович скривился:

– Воздержись-ка от дешевых аналогий. Но если тебе так понятней, то… Обязательно придет кто-то послушный, кто забетонирует щель вместе с влагой.

Кивнув, Иван отвлекся на Ириску. Той передал что-то рабочий с соседнего конвейера. Какой-то сверток. Ириска быстро спрятала его под фуфайку, затем шмыгнула в кабину грузовика.

– Система действует превентивно. – Илья Степанович подхватил с конвейера очередную тушку. – Система «ослабляет гайки», позволяя образоваться оппозиции, то есть как бы конденсирует недовольных режимом, а потом уже всех вместе… Как вариант: любое проявление недовольства пресекается в зародыше. Единственная борьба с режимом, которую трудно обнаружить и подавить, – это самая примитивная, личная борьба, такая как отлынивание от работы и разворовывание союзной собственности. Инакомыслие может быть только личным, даже с близкими нельзя им делиться, ибо сдадут родственники – как врага народа, как психа. Были у нас тут, в лагере, создавали подполье. И где они теперь?..

Ириска направила грузовик к воротам цеха. Там, поигрывая электрошоковыми дубинками, дежурили двое вэвэшников – один низкий и толстый, второй высокий и худой. Обычно охрана свободно пропускала машины – лень тратить время на обязательные, согласно уставу, досмотры. Но не сегодня. Взмахнув дубинкой, толстый велел Ириске притормозить.