Ренегаты

От чего, почему? Это в общем-то не мое дело. Совсем не мое. Но из уважения к чужой смерти – и своей жизни – я возвращаюсь к покойнику, чтобы осмотреть его. На парне очень грязный и поношенный городской камуфляж и армейская разгрузка. Но рюкзак гражданский, дешевое китайское барахло, такими пользуются многие новички. И ботинки тоже обычные, кожаные туристические башмаки, жесткие и неудобные.

Почему этот парень так странно экипирован? Боюсь, этот вопрос останется без ответа, как и множество других.

По грязному рукаву мертвеца ползет улитка. На всякий случай оглядевшись, опускаюсь рядом с трупом на корточки и начинаю расстегивать клапан рюкзака. Я не мародер, но бросить добро рука не поднимается. Так, что тут у нас? Сверху лежит серый свитер крупной вязки, под ним пушистые шерстяные носки, брезентовый мешочек…

Вязкая, пузырящаяся масса ползет наружу, в нос бьет резкий химический запах, перебивающий трупную вонь. Я отскакиваю от мертвеца, вытираю руку о траву, ворчу:

– Вот дурень-то!

Теперь кое-что проясняется. Новичок-контра, чей хладный труп лежит сейчас передо мной, припер с Земли на собственном горбу какую-то запрещенную в Центруме дрянь. Припер прямо так, без защитного контейнера. Она, эта дрянь, его и убила. Любая пластмасса в местном воздухе разлагается быстро, и некоторые ее виды выделяют при этом ядовитые вещества. Парень нес свою смерть за плечами, и вот печальный итог – мементо мори. Не в смысле «помни о смерти», а в смысле – «моментально в морг».

Само собой, лезть второй раз в рюкзак к этому недотепе я не собираюсь. Хоронить его времени нет, у меня график. На всякий случай запоминаю место, чтобы на обратном пути постараться обойти стороной, и решительно перешагиваю ручей. Мне пора двигаться дальше, до точки назначения еще топать и топать. Хватит загадок, время не ждет. Спи спокойно, брат контра, хоть ты и дурак. Мне пора.

Почему-то считается, что быть контрабандистом – это увлекательно и романтично.

В океане пути не находят суда.
Затянулись дождем Пиренеи и Анды.
Нам такая собачья погода
Подходит как никогда.
Мы везем контрабанду.
Мы везем контрабанду…

А на деле вся эта романтика – вон она, лежит в крохотном оазисе посередь Сухих пустошей мордой в ручей и воняет.

Наверху стягиваю платок, с наслаждением вдыхаю свежий воздух. Трупный смрад еще долго будет преследовать меня, но это мелочи, на которые в Центруме не обращаешь внимания.

Снова вижу бабочку – павлиний глаз беззаботно порхает в паре шагов от меня, садится на ветку сосны, складывает крылья. И я неожиданно ловлю себя на том, что очень хочу прихлопнуть бабочку, смять, раздавить ее радужные крылья…

* * *

Холмы высятся справа, словно спины исполинских животных, вросших в землю. Шло куда-то стадо бурых верблюдов да завязло в грунте – одни горбы наружу торчат, трава-шерсть колышется на ветру.

Солнце поднялось выше, припекает. Становится жарковато. Сейчас бы стянуть комбез, позагорать, раскинувшись на песочке, но… пустоши есть пустоши. Они хитры, коварны и непредсказуемы. И наносят удар именно тогда, когда человек этого не ждет. Поэтому здесь всегда нужно вести себя от противного. Делать не то, что хочется, а то, чего не хочется ни в коем случае. Ну или если коротко – расслабляться на пустошах категорически нельзя. Вредно для здоровья. Впрочем, я напоминаю себе об этом уже в десятый, кажется, раз.

Это все, конечно, в теории. А на практике человек не может все время быть сжатым, как пружина. Не получается. Мы все верим в лучшее, всегда и везде. Даже пробираясь через Ржавые болота, даже угодив на опушку Поющего леса. И поэтому гибнем. Безымянные могилы контры, разбросанные по всему Центруму, – это не просто памятники тем, кто упокоился в здешней земле, это еще и напоминание живым: «И мы были как вы, и вы будете как мы. Не расслабляйтесь, ребята».

Однако выбил меня из колеи этот труп в ручье. Философия всякая в голову лезет. Да еще запах… Я вроде далеко отошел от мрачноватой рощицы, а все равно ощущаю сладковато-приторный запашок. Говорят, что человек способен распознавать около тысячи различных ароматов на расстоянии до полутора километров, а вот волк чует до ста тысяч оттенков запахов и может почувствовать их за пятнадцать километров. Еще говорят, что саблезубые псы – потомки земных волков, у которых все изначальные волчьи способности стали еще более развитыми. Трупная вонь для них – это запах добычи.

Есть такая народная мудрость – не звать беду по имени. Я в своих походных размышлениях вслух ею пренебрегаю и спохватываюсь слишком поздно.