Ренессанс. У истоков современности

Мечтания, колебания, компромиссы обычно присущи стилю жизни неудачников. Поджо вряд ли можно записать в эту категорию людей. Однако он жил в мире коррупции и алчности, в мире, который постоянно потрясали заговоры, мятежи, войны и вспышки эпидемии чумы. Он служил в римской курии, но и папский двор был не самым стабильным местом в Риме: папу вместе с придворными вынуждали время от времени бежать из города. Поджо сопротивлялся невзгодам, как и все его современники, испытывая боль, от которой не было исцеления, и преодолевая непреходящую угрозу расстаться с жизнью. Естественно, он заразился желчным, защитным цинизмом и иллюзиями ухода от реальности.

Спасли его книги.

Когда в 1406 году умер Салютати, великий мыслитель и учитель Поджо, его оплакивали все, в ком он открывал «проблески интеллекта»28 и кому помогал советами, рекомендательными письмами, деньгами и книгами. «Мы потеряли отца, – писал Поджо. – Мы лишились пристанища и спасительной гавани для всех ученых, светоча нации». Поджо утверждал, что плакал, когда писал эти слова, и у нас нет никаких оснований не верить ему. «Передайте мои соболезнования его сыновьям, – сообщал он Никколи во Флоренцию, – и скажите, что мне очень горько и тяжело». «Узнайте заодно, что будет с его книгами?» – добавлял Поджо.

«Меня до глубины души потрясла и ужаснула смерть Бартоломео де Монтепульчано»29, – писал он Никколи уже в июле 1449 года. Бартоломео был близким другом Поджо, с которым он обследовал монастырские библиотеки в Швейцарии. Одновременно он сообщал о находке в Монте-Кассино: «Я обнаружил книгу Юлия Фронтина “ De aquaeductu urbis”» [34] 30. Через неделю он вновь возвращается к теме разыскивания манускриптов. Поджо упоминает два древних манускрипта, которые только что скопировал и хотел бы переплести31:

...

«Я не смог написать вам из города вследствие и переживаний в связи со смертью моего дорогого друга, и смятения души, вызванного отчасти страхами и отчасти внезапным отъездом папы. Я должен уехать из дома, чтобы устроить все свои дела. Так много надо сделать, что не остается времени не только для писем, но и для того, чтобы перевести дыхание. К тому же это величайшее горе, которое еще больше все омрачает. Вернемся, однако, к книгам».

«Вернемся, однако, к книгам…» Это дает возможность уйти от реальности, от страхов, смятения и боли. «Страна еще не оправилась после чумы, обрушившейся на нее пять лет назад, – писал Поджо в сентябре 1430 года. – Сейчас снова, похоже, на нас надвигается такое же смертоубийство»32. И здесь же: «Вернемся, однако, к нашим делам. Понимаю, что вы имеете в виду в отношении библиотеки». Если нет чумы, то приходит война: «У каждого человека свой смертный час. Даже города обречены на гибель». Далее следует тот же мотив: «Посвятим же себя книгам. Они отвлекут нас от тревог и научат презирать то, чего вожделеют другие»33. На севере могущественный Висконти из Милана собирает армию; флорентийские наемники осадили Лукку; мутит воду в Неаполе Альфонсо; треплет нервы папе император Сигизмунд. А Поджо пишет: «Я давно решил, что буду делать, когда все пойдет так, как того опасаются многие люди, – посвящу себя греческой литературе…»34.

Поджо проявлял осторожность в отношении своих писем, справедливо полагая, что их могут прочесть и посторонние лица. Однако он не скрывал одержимости книгами, его страсть к литературе была подлинной, откровенной и искренней. Она создавала ему то редкостное ощущение, которое не полагалось испытывать папскому чиновнику: ощущение свободы. «Ваш Поджо, – писал он, – может удовлетвориться очень малым, и вы сами это скоро поймете. Я счастлив, когда освобождаюсь для чтения, освобождаюсь от других дел, которые передаю другим. Я стараюсь быть свободным столько, сколько могу»35. Свобода в данном случае не имеет ничего общего с политической свободой, правами человека или возможностью говорить все, что заблагорассудится. Скорее это ощущение внутреннего уединения, ухода от треволнений мира, в который он сам же и пробивался, – ощущение собственного, обособленного и независимого пространства. Для Поджо это ощущение означало погрузиться в чтение древнего текста: «Я счастлив, когда освобождаюсь для чтения».