Ренессанс. У истоков современности

Как подсказывает сновидение, в набожности Иеронима имелся существенный деструктивный элемент. Или, скорее, страстное увлечение языческой литературой вредило его благочестию. Он не просто стал больше времени уделять христианским текстам, а вообще отказался от чтения трудов язычников. Иероним торжественно поклялся: «О Господи, если я снова когда-нибудь возьму в руки мирскую книгу и прочту ее, то этим предам Тебя»[128]. Конечно, отказ от чтения любимых авторов – личное дело каждого человека. В конце концов, Иерониму надо было избавиться от пристрастия к опасным книгам ради спасения души. Но в этом пристрастии и сознании необходимости отказаться от него он был не одинок

[129]. Привязанность к античным авторам испытывали и многие другие просвещенные христиане. Поэтому Иероним счел необходимым призывать к самопожертвованию и своих единоверцев. «Какое отношение Гораций имеет к Псалтырю[130]

, – писал он своей последовательнице, – Вергилий – к евангелиям, а Цицерон – к Павлу?»

Многие поколения образованных христиан, как и Иероним, были в плену культурной традиции, сформированной языческими классиками. Платонизм дал христианству модель души, аристотелизм – образ «первого двигателя», то есть Творца, стоицизм – идею Провидения. Таким христианам были нужны поучительные истории об отречении. Они мысленно повторяли эти истории и проигрывали, как во сне, отречение от богатейшего культурного наследия, воспитывавшего их родителей и прародителей, пока реально не отвергли его сами.

Рыцарями отречения почти всегда были известные личности, отказывавшиеся от главного атрибута своего статуса – элитного образования ради полюбившейся им религии. Отречение происходило и после ревностного изучения грамматики, риторики, литературных шедевров и мифов. Но лишь в VI веке христиане стали прославлять как героев тех, кто во имя Господа отказывался от образования. Вот что, например, Григорий Великий писал о святом Бенедикте:

«Ему дали жизнь в Нурсии замечательные родители, пославшие его в Рим получать либеральное образование. Но увидев, как соученики безудержно вовлеклись в пороки, он сошел обратно с порога жизни, в которую только что вступил. Ибо он убоялся, что, познав ее уроки, тоже и телом и душой падет в эту ужасную пропасть. Желая служить только Господу, он не стал продолжать учебу, отказался от дома и наследства, решив посвятить себя религии. Он пошел на этот шаг, осознавая свое невежество, мудрый, хотя и не образованный»[131]

.

В отречении от образования, помимо невежества, была еще одна опасность – подвергнуться осмеянию. Угрозы преследования уже не существовало – к тому времени христианство стало официальной религией империи, и никого на съедение львам не бросали. Но зубоскальство в древности действовало не менее эффективно, чем сейчас. Что же нелепого с точки зрения просвещенного язычника было в христианстве? Не только стилистическая вульгарность греческого языка евангелий, основанного на чуждых древнееврейском и арамейском языках, но и возвышение самоуничижения и страданий в сочетании с проповедью невежественного превосходства.

Когда христианство прочно укоренилось, оно в основном покончило со зловредными насмешками. Отдельные их отзвуки сохранились в писаниях апологетов христианства. Нетрудно перечислить наиболее типичные подковырки его оппонентов: Иисус родился в прелюбодеянии; его отец был никем; претензии на божественность опровергаются его бедностью и позорным финалом. Особенно злостные комментарии поступали от эпикурейцев, когда они столкнулись с мессианской религией, пришедшей из Палестины. Угроза, которую они представляли для раннего христианства, и привела впоследствии к полному исчезновению этой философской школы. Победившее христианство еще могло мириться с Платоном и Аристотелем, язычниками, признававшими бессмертие души, эпикуреизм для него был совершенно неприемлем[132].