Ренессанс в России Книга эссе

“Портрет Ю.П.Самойловой с А.Паччини” (1839–1840) — это праздник, маскарад, театр. Жизнь и искусство в высших своих достижениях — это всегда празднества и театр, так было в Золотой век в Афинах, в Золотой век во Флоренции, а ныне в Золотой век в России. Вот что представляет живопись Кипренского и Брюллова, как русская лирика и проза первой половины XIX века, вопреки феодальной реакции, которая вольно или невольно стремилась гасить все высшие взлеты русской мысли и искусства. И то же самое делали критики в увлечении борьбы за свободу личности и народа и поныне зацикленность в “измах”, как шоры на глазах у исследователей. “Если искусство Кипренского — это романтизм первооткрытия, как бы еще не знающий о том, что он именно романтизм, имя ему было еще не наречено, не оформлено в устойчивое понятие, то Брюллов имеет дело с романтизмом как с уже оформившейся системой признаков, тематических и эмоциональных стереотипов”.

Уму непостижимо! Как будто художник исходит из “понятия”, из “системы”, из “стереотипов”. Невозможно вставить Брюллова в классицизм, то пытаются втиснуть в романтизм, между тем то художественное направление, в котором русские художники, как и поэты, предстают в подлинном свете, отнюдь не романтизм и не реализм, а высокая ренессансная классика.

Александр Иванов (1806–1858)

Ту же самую коллизию “классицизм-романтизм” Александр Иванов в своем творчестве разрешает еще более капитально, чем Карл Брюллов. Это тем более удивительно, что перед младшим современником Брюллова, как перед Лермонтовым после Пушкина, поскольку они ориентировались уже не на классическую древность, а на христианскую мифологию, вторую составляющую ренессансного миросозерцания, встали почти не разрешимые задачи синтеза античного эстетизма и христианского морализма, что лишь внешним образом принимает вид коллизии “классицизм-романтизм”.

Также чисто внешним образом Александра Иванова можно принять за религиозного художника по его главному произведению, которым он был занят почти всю жизнь, “Явление Христа народу” (1837–1857). На самом деле, перед нами та же тема гибели античного мира, что представил Карл Брюллов в его картине “Последний день Помпеи”, с вопросом, что же будет с нами? Жизнь продолжается, является надежда, как всегда и бывает с новым восходом солнца, Христос — это надежда, надежда на спасение, если не здесь, то там, воображение разыгрывается и создается новая мифология, поначалу всего лишь как продолжение иудейской мифологии и истории, но власть Рима и греческая премудрость придают учению малочисленной общины, по разным причинам, всемирный характер, и оно, в силу гибели устоев старого миропорядка, вытесняет художественную религию греков и римлян и другие культы, в частности, Митры, так восходит христианская эра, с разрушением языческих идолов и с нашествиями варваров, каковые вскоре тоже обращаются во веру в Спасителя.

Но греческая премудрость продолжает разработку христианского вероучения, и оно все более наполняется эстетическим содержанием через неоплатонизм, что приводит к открытию классической древности, прекрасных форм искусства, и этот исторический процесс до эпохи Возрождения и обратно продумывает и переживает всем своим существом цельной личности и всем своим творчеством русский художник Александр Иванов. Никто из художников ни до него, ни после не проделал такую работу ума и сердца.

Исследователь и не догадывается о том, рассматривая творчество художника в рамках все той же антитезы “классицизм-романтизм”, правда, объявляя Иванова “не гением компромисса во внешних приметах и формах, а гением синтеза внутренних основ классического мышления с открытиями романтической эпохи”. Но художника не занимала эта антитеза, как замечает и исследователь, она не занимала и Брюллова, все решает чувство природы и чувство истории, по сути, чувство культуры.

Вот это чувство культуры у Брюллова и Иванова различались, если не по миросозерцанию, то по предмету, по основному содержанию их творчества. У Брюллова — блеск жизни, классико-романтическое восприятие красоты, ни тени конфликта, ни тени компромисса, у Иванова — тот же первозданный блеск жизни, лишь сквозь призму библейской мифологии, — вот тут-то возникают и конфликты, и компромиссы, что пережили и Гоголь, и Лев Толстой, — и синтез здесь невозможен, поскольку проступают разноприродные явления, возможно лишь временное равновесие между античным эстетизмом и христианским морализмом, как было в эпоху Возрождения. К чему же пришел Александр Иванов?

Картины: “Приам, испрашивающий у Ахиллеса тело Гектора” (1824) — первая академическая работа художника масляными красками; “Аполлон, Гиацинт и Кипарис, занимающиеся музыкой и пением” (1831–1834) — первая работа, исполненная в Италии, — говорят об интересе к античности молодого художника, но в это-то время возникает замысел картины “Явление Христа народу”, который кажется ему столь великим, что он приступает к подготовительным работам, готовый посвятить ей всю жизнь.