Ренн-ле-Шато и тайна проклятого золота

Пребывание Соньера в Париже от начала до конца кажется довольно странным: что священник делает в оккультных кругах, какой деятельностью занимается? С того момента, как загадка манускрипта открыта, аббат убежден, что все знаменитые люди, с которыми он познакомился, воспринимают его всерьез, считают его важной персоной: что еще более может утешить и подбодрить человека в обществе, как не такое мнение? Однако наступает время отъезда: пора прощаться со своими хозяевами и парижской светской жизнью. Расставание с Эммой Кальве полно грусти. Беранже понимает, насколько ему посчастливилось — чтобы бедный деревенский кюре снискал расположение и даже любовь одной из самых знаменитых женщин столицы… Но они еще встретятся, поэтому не стоит предаваться бурной печали. В конце концов, в Ренн-ле-Шато аббата ждет его верная Мари Денарно… «Аббат мог вернуться в свое „орлиное гнездо“ без сожалений: он не прогадал в сделке совершенной в Париже. Теперь, при помощи маленькой лжи, ему лишь надо утолить беспокойство монсеньора Бийара, удивленного отсутствием пергамента. Епископ уже сожалеет о том, что дал Соньеру рекомендацию: такого бравого парня, как этот кюре Ренн-ле-Шато, видимо, не стоит „подсаживать на лошадь“… Умудриться обменять сведения о родословной на ключ к богатству!..» [46]

Итак, Беранже Соньер наконец возвращается в Ренн-ле-Шато, к великой радости своих прихожан, которые, считая своего священника довольно оригинальным типом, все же успели искренне к нему привязаться. Разумеется, больше всех счастлива Мари Денарно. В первый же вечер она без устали расспрашивает Беранже о его поездке, о Париже, о столичной жизни… Каково приходится несчастному аббату, в памяти которого при упоминании Парижа тут же всплывает образ Эммы Кальве? Соньер чувствует себя кругом виноватым: ему приходится лгать епископу, прихожанам, Мари Денарно и, конечно же, собственной совести. Разве такое простительно для священника? Чтобы облегчить свою совесть и получить прощение Господа, духовные пастыри пользуются теми же способами, что и паства: они исповедуются у одного из своих собратьев. Кто станет исповедником Беранже Соньера? Определенно, не аббат Буде, погрязший в тех же темных делах, что и кюре Ренн-ле-Шато. Тогда, быть может, Альфред Соньер, священник и его родной брат? Тоже нет: членам семьи не исповедуются. Уж если Альфред Соньер и был в курсе некоторых дел Беранже, то лишь потому, что он приходился ему братом, а не духовником. По крайней мере, Альфреду было известно о так называемой симонии Беранже Соньера только потому, что он сам участвовал в этом деле. Но на роль исповедника Альфред Соньер все же не годится: его образ жизни далеко не безупречен…

Тогда остаются двое. Первый — аббат Эжен Грассо. Преподаватель лицея Лун де Гонзага в Перпиньяне (куда впоследствии Соньер будет часто наведываться, стараясь, чтобы о его визитах не узнали), ставший кюре в Амели-ле-Бен и в Сен-Поль де Фенуе, что в диоцезе Перпиньяна, но достаточно близко от Разе. Аббат Грассо слыл славным предприимчивым человеком и большим эрудитом, в его библиотеке хранилось множество книг и разного рода манускриптов. Как и Соньер, он не менее усердно старался отреставрировать храмы, бывшие в его распоряжении. Поэтому «дружба, связавшая аббата Соньера и каноника Грассо, оставалась неизменной даже тогда, когда о нем поползли всевозможные слухи, вызванные его тяжбой с епископством. Тем не менее, Соньер не опасался навещать своего коллегу из Амели-ле-Бен, и каноник ответил ему тем же. Даже после смерти своего друга Грассо не жалел усилий, чтобы помочь Мари Денарно в этот трудный период ее жизни». [47]В 1893 году Эжен Грассо получил в подарок от аббата Соньера позолоченный потир. Как у Соньера мог оказаться такой предмет? Вряд ли он был среди сокровищ, спрятанных аббатом Бигу в церкви Ренн-ле-Шато. [48]

Другим возможным исповедником Соньера мог стать кюре Кустоссы аббат Жели, пожилой здравомыслящий человек, через несколько лет ушедший из жизни при таинственных обстоятельствах: кюре был убит. Возможно, вернувшись из Парижа. Беранже Соньер обратился за помощью именно к нему. Вне всякого сомнения, ему было что рассказать: воспоминания о «сатанинской» атмосфере, окружавшей аббата во время парижской поездки, тяготили его все более. Но мог ли Соньер, помимо признаний, доверить своему исповеднику и нечто большее — например, отдать ему на хранение некие документы? Вполне возможно.