Рентген строгого режима

Я сел на крыльцо вахты и стал ждать Миру. Она должна первой меня встретить на воле – так мы решили еще раньше. На душе у меня было все же сумрачно. Надо начинать жить сначала. Правда, у меня были уже Мира и маленький Вовик, но неустроенные, не имеющие ни кола ни двора и живущие далеко друг от друга... С чего начинать? С жилья? С работы? И где начинать? Мире и мне Воркута осточертела до невозможности, но у нас обоих паспорта с ограничениями, мы, бывшие жители Москвы и Ленинграда, имели право жить только в провинции. Значит, что? Уехать в Центральную Россию – «к тетке, в глушь, в Саратов» – и начинать там новую жизнь? Вещей у нас не было никаких, но мы смотрели на это спокойно. Мы так много потеряли в жизни, что вещи для нас были мелочью. Но я имел бесценное богатство – жену и сына, беспомощных и маленьких, – так мне казалось тогда. Мира что-то долго не шла, и я начал уже беспокоиться... Но вот далеко-далеко сверкнуло светлое пятнышко, Мира шла неторопливо, помахивая черной сумочкой, белоснежная кофточка и темная юбочка очень шли ей. Вскоре я различил улыбку Миры, ее огромные сияющие глаза... Еще несколько минут, и мы стоим рядом, не таясь от чужих глаз, мы муж и жена, и ничего и никого не боимся...

– Получай мужа, – сказал я. – А здесь в мешке все мое богатство – сто рублей, шмутки и именная алюминиевая ложка.

– Поедем к нам домой, нас там ждут, – сказала, улыбаясь, Мира, и мы пошли по мосткам к автобусной остановке...

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

И с отвращением читая жизнь мою,

Я трепещу и проклинаю,

И горько жалуюсь, и горько слезы лью,

Но строк печальных не смываю.

А. Пушкин

Итак, мы начинаем жить сначала. Мы – свободные граждане нашей любимой Родины... Правда, свобода у нас относительная – в больших городах нам жить не разрешается. После длительных рассуждений и взвесив все обстоятельства, мы принимаем решение. Остаемся пока жить в Воркуте, здесь у нас хорошо оплачиваемая работа, кроме того, здесь в нас никто не ткнет пальцем – «бывшие заключенные», в Воркуте все бывшие... Ну и конечно, будем стараться заработать как можно больше денег, тысяч сто-двести, даже если для этого потребуется задержаться здесь на пару лет. И потом с деньгами уедем куда-нибудь в Центральную Россию, в небольшой городок, купим себе жилье – домик или квартиру. Наш Вовик остается пока в Домодедове у «бабы Мани», но когда подойдет срок началу обучения в школе, возьмем его в Воркуту. Хотя для ребенка климат здесь отвратительный, но что же делать?

А Мира не переставала думать о судьбе своей матери Нины Владимировны Уборевич. Вдруг она содержится где-то в колымских или карагандинских лагерях, а главное, жива ли? Мы тогда толком еще ничего не знали, и я принялся писать запросы во всевозможные адреса, ну и в Москву, конечно. Написал я и о своем отце и мачехе, и вскоре стали приходить ответы и, как ни странно, самые противоречивые: напишите туда, напишите сюда... Мира даже воспрянула духом, а вдруг и в самом деле мама еще жива... Наконец я получил справку об отце – «дело его прекращено за отсутствием состава преступления» и выписку о дате и причине смерти, в которой все было неправда: там, например, было написано, что отец умер в 1943 году от воспаления легких. А на самом деле, как я потом выяснил, отца расстреляли сразу же после ареста, и никакого следствия и суда не было... Мою мачеху Зинаиду Антониновну Боровскую тоже посмертно реабилитировали, таким образом, моя семья полностью очистилась от кагэбэвской мерзости, правда, в живых остался один я...

Написали мы с Мирой и в Москву, в Верховный суд, с просьбой пересмотреть дело ее отца. Мы тогда еще не знали, какую подлую роль сыграли «конники» Ворошилов и Буденный в деле осуждения Тухачевского, Уборевича, Якира и других создателей Красной Армии и выдающихся полководцев революции...