Рентген строгого режима

Как-то в январе 1950 года произошел эпизод, поразивший меня своей символичностью. В лютую стужу мимо окон нашего филиала несколько десятков заключенных волокли по дороге новую высоченную угловую вышку, которая своими очертаниями напоминала мне марсианскую машину из романа Герберта Уэллса «Война миров». Мороз был страшный, заключенные покрылись инеем, но упорно толкали вышку вперед. Против наших окон дорога проходила через большой косой ухаб, и когда вышка «подъехала» к ухабу, она неожиданно сама поползла вниз, затем медленно накренилась и рухнула, превратившись из «марсианской машины» в плоский блин из белых бревен и досок.

Мы злорадствовали. Вид у зыков, тащивших вышку, был ужасен: продрогшие, полуголодные, с обмороженными и небритыми лицами. На эту работу попадали обычно полуинвалиды, или ЛП, или недолечившиеся шахтеры после травмы, или хилые немцы из числа осужденных военнопленных. Посмотрев на кучу обломков, зыки не спеша ушли, им было все равно, что делать. Прошло несколько часов, и, к нашему изумлению, по той же дороге те же зыки потащили вторую вышку. Мы все бросили работу и сгрудились около окон, ожидая, что будет дальше. Медленно вышка подъехала к ухабу, и история повторилась – вначале сооружение поехало само, потом наклонилось и рухнуло с грохотом на обломки первой вышки. Мы были в восторге... Но я уже тогда подумал, что это провидение подает нам знак – ждите, родимые, скоро вся лагерная система рухнет, как эти вышки... Знак-то был, но ждать пришлось еще очень долго. Примерно в то же время у меня появилась нахальная привычка – вышибать окурок из мундштука с оглушительным хлопком, все вздрагивали, и мне это нравилось... Вопрос, куда летит окурок, меня не волновал. Однажды после очередного такого «выстрела» по комнате постепенно стала распространяться омерзительная вонь от горящей тряпки. Все завертели головами, и вскоре обнаружилось, что горит чей-то бушлат, окурок попал в карман и дело свое сделал. Бушлат сорвали с вешалки, залили его водой, но где там – четверть бушлата сгорела начисто. Пришлось открывать все двери и форточки и долго проветривать помещение. Но все получили полное удовлетворение, когда выяснилось, что сгорел именно мой бушлат... Я решил, что моя судьба не дремлет, и шутить мне с ней не следует, и прекратил свою «стрельбу»...

В Филиале проектной конторы я проработал почти год, и год этот не прошел для меня бесследно, я близко узнал муд рых, поразительно сильных людей, которых никакие жизненные катастрофы, никакие падения и взлеты не изменили их человеческой сущности, порядочности, их глубокой интеллигентности. Я тогда уже понял, что никакая подлая и бессовестная сталинская сила не смогла и не сможет поставить их на колени. Это были действительно настоящие мужчины, и не в считаные минуты или даже дни, а в течение многих-многих лет... Ведь большинство из них были приговорены к пожизненному заключению... И в этих условиях, в этой чудовищной, нелепой и жестокой жизни они почти всегда оставались веселы, остроумны, дурачились, что-нибудь изобретали, играли в шахматы, читали стихи, стучали до одури в «козла», выступали в самодеятельности... По вечерам, после поверки, мы устраивались на какой-либо кровати и читали наизусть стихи, кто что помнил, а помнили все-таки много, и прекрасные, как музыка, звучали строки Виктора Гофмана:

Видишь, сколько любви в моем нежном взволнованном взоре
Я так долго таил, как тебя я любил и люблю.
У меня для тебя поцелуев дрожащее море, —
Хочешь, в нем я тебя утоплю?

За стенами засыпанного снегом до самых крыш закрытого барака лютый мороз, воет пурга, и до любимых женщин тысячи и тысячи километров замерзшей земли, да и помнят ли они еще нас? А в бараке звучат и звучат стихи Блока, Гумилева, Ахматовой, Есенина, Мандельштама, Тютчева, Баратынского, ну и, конечно, других классиков. И несмотря на то что жили, работали, ели и спали все вместе, никто и никогда ни с кем не ссорился и не было даже скрытой антипатии друг к другу. Все были взаимно терпеливы, доброжелательны, всегда приходили на помощь в трудную минуту и готовы были поделиться всем, что имели. Все без конца «стреляли» друг у друга махорку, желающий закурить подходил к «богачу» и вкрадчивым голосом вопрошал:

– Вы благородный человек?