Рентген строгого режима

Режим в лагере, к нашему огорчению, имел все же тенденцию к закручиванию на жесткость. Так, например, в один из повальных шмонов в бараке, во время нашего отсутствия, вохряки отобрали все бумажки, на которых было что-либо написано, погибли письма родных, фотографии, тетради со стихами, словарики с иностранными словами – некоторые пытались изучать языки. Когда мы пришли с работы и увидели учиненный вохряками развал в секции и обнаружили исчезновение наших бумаг и фотографий, настроение у всех упало до нуля, мы были оглушены и подавлены лютой ненавистью, которую питало к нам золотопогонное начальство. Все молча собирали с пола и раскладывали по местам свои постели и шмутки, только сосредоточенное молчание и бугры желваков выдавали обуревавшие нас чувства. Даже Бруно Мейснер молчал... И еще я подумал, что если бы пришел приказ нас всех расстрелять, это было бы выполнено с удовольствием...

В одном из основных трудов Сталина «Кратком курсе истории ВКП(б)», написанном по его заказу целым взводом ученых-подхалимов, дано определение классового врага: «С виду это тихонький, смирненький, вполне советский человек». Мы часто со злобной иронией цитировали эти гениальные слова гениального вождя...

Что же все-таки мы думали обо всем этом, о нашей судьбе, о судьбе миллионов нам подобных... Нас объявили классовыми врагами, особо опасными политическими преступниками. Нас нельзя выпускать на волю ни при каких обстоятельствах. Нас страшно боялись... За все мое время я видел только один раз, как заключенный Речлага выходил на волю. Сидел он с 1937 года, срок имел двадцать лет, но за отличную работу генерал Мальцев сбросил ему семь лет, и вот, старый, угрюмый, молчаливый русский интеллигент собирает свои нищенские шмутки, получает «бегунок» и уходит от нас навсегда в другой, чужой мир, на волю... Он до последнего дня боялся, что у него отберут мальцевскую премию и придется ему досиживать еще семь лет... Он был очень подавлен и остерегался вступать с нами в какие-либо разговоры. Кто его ждал на воле и ждал ли вообще, этого никто не знал...

В Речлаге, кроме нас, здоровых, в общем, людей, сидели слепые от рождения, глухие, сумасшедшие, безнадежные раковые больные, дебильные... В хирургическом стационаре лежали шахтеры со сломанными позвоночниками после аварий в шахте, у этих вдвойне несчастных, полностью парализованных людей не было никаких шансов когда-либо вновь начать ходить. Время от времени таких безнадежных больных отправляли в Сангородок, где они умирали один за другим... Но на волю? Ни за что... В Речлаге актировки вообще не существовало.

Шел последний летний месяц 1950 года – август. Погода стояла на редкость теплая, иногда даже жаркая. В одно из воскресений мы всем скопом расположились на спортивной площадке, которую соорудили зыки Горнадзора около нашего барака. Там они играли в волейбол или просто баловались с мячом. Мы нежились на теплом солнышке, раздевшись до пояса, этого удовольствия вохряки не могли нас лишить. Кто-то лежал прямо на земле, кто-то, вытащив из барака табуретку, примостился на ней, некоторые оседлали деревянные скамейки, окружавшие площадку. Со мной на скамейке сидели «грек» Вася Михайлов и старший нарядчик Пашка Эсаулов, прославившийся герой огромной «гири», и лениво подсвистывали разные байки. Вдруг кому-то пришла в голову идея заставить побороться Васю с Сашей – наверно, будет здорово смешно: огромный казачина и небольшой, черный как уголь, грек. Правда, я обратил внимание, что Вася подозрительно широк в плечах и шея у него никак не меньше 44 размера. Все, конечно, воодушевились, и поднялся разноголосый гай:

– Давай, Вась, не боись, мы за тебя поболеем и морально поддержим!

– А ты, Пашка, смотри поосторожней, если оторвешь у Васьки что-нибудь, ночью удавим, так и знай!

К нашему удивлению, Вася не стал долго ломаться, и вот оба они встали в классическую борцовскую стойку – уперлись лбами и обхватили друг друга руками. Появился и судья-доброхот со свистком. Мы окружили борцов плотным кольцом, все высыпали из барака на улицу, нас охватило спортивное возбуждение: зрелище и самом деле было комичным – огромный Пашка и небольшой Васька, как бык и теленок, уперлись лбами – кто кого... Свисток судьи, и борцы задвигались, засопели, и вдруг произошло нечто совершенно невероятное – Пашкино тело взлетело на воздух, его ноги как-то странно взбрыкнули; и через мгновение могучий Пашка лежал на обеих лопатках... Мы все обомлели – вот так Васька! Оба борца встали, отряхиваясь, и сконфуженный Паша попросил борьбу продолжить. Опять классическая поза борцов, снова громкое сопение, и снова Паша летит на землю, но уже как-то иначе, но все равно на обе лопатки. Нашему восторгу не было конца, мы принялись качать нашего героя, а сконфуженный Пашка удалился восвояси. Васька ерничал, ходил, выпятив волосатую грудь, изрекая свою любимую присказку:

– Это тебе не царский режим – бедных греков унижать!

Вечером, когда мы улеглись спать, я спросил Васю:

– Как ты его здорово, ты что, занимался борьбой?