Ренуар

Одиннадцатого января 1886 года Ренуара в его мастерской посетила Берта Моризо. Очевидно, он обсуждал с ней и вопрос о выставке, за которую так ратовал Писсарро. Но не это отметила Берта в своём дневнике: «Была у Ренуара. На мольберте — рисунок красным карандашом и мелом, где изображена молодая мать, кормящая грудью младенца. Сколько изящества и грации! Когда я стала восхищаться рисунком, он показал мне целую серию работ, изображающих ту же модель в таком же состоянии. Он — первоклассный рисовальщик; все эти подготовительные этюды для картины показались бы очень странными для публики, считающей, что импрессионисты работают совершенно произвольно. Я не думаю, что можно было бы добиться большего совершенства формы на двух рисунках обнажённых женщин, входящих в море. Они меня очаровали в такой же степени, как обнажённые Энгра. Ренуар заявил мне, что считает изображение “ню” одной из необходимых форм в искусстве». Как не удивиться, увидев все эти новые работы Ренуара, тому, что на восьмой выставке импрессионистов, открывшейся 15 мая 1886 года на улице Лафит, дом 1, над рестораном «Мезон доре», не оказалось ни одной картины Ренуара?

Тем не менее месяц спустя, 15 июня, когда завершилась эта выставка, ставшая последней совместной выставкой импрессионистов, Ренуар представил пять полотен в галерее Жоржа Пти. Мадам Шарпантье настояла на том, чтобы Жорж Пти пригласил его участвовать в пятой международной выставке, где были представлены также работы Моне. Чтобы окончательно убедить Жоржа Пти, она даже пообещала ему отдать на выставку свой портрет с детьми, имевший успех в Салоне 1879 года. На следующий день Октав Мирбо выразил своё восхищение живописью Ренуара в статье, опубликованной в «Ле Галуа»: «Ренуар уже не раз менял манеру письма. Сейчас, после длительных поисков, он, кажется, добился прекрасной и спокойной ясности в искусстве. От портрета мадам Шарпантье с детьми, шедевра, ставшего важной вехой в его жизни, он пришёл к своим обнажённым, в которых передал с захватывающей достоверностью практически непередаваемое в своей свежести и прелести женское тело. А теперь, осмелюсь сказать, он поднялся ещё выше. Его “Материнство” вызывает восхищение. Эта картина воскрешает в памяти очарование примитивистов, чёткость японской живописи и мастерство Энгра». Более того, Мирбо ставит Ренуара в один ряд с Моне и Роденом. 18 июня Ренуар пишет ему письмо с благодарностью: «Я только что прочёл Вашу передовицу в “Ле Галуа”. Вы оказали мне честь, поставив рядом с двумя наиболее выдающимися представителями искусства нашей эпохи. Я не стану кривить душой. Я очень горжусь этим и очень благодарен Вам за то, что Вы вдохновляете меня на дальнейшую работу, чтобы на следующей выставке доказать всем, что Вы правы». И напротив, гневная статья Феликса Фенеона появляется в «Ла Вог» от 28 июня. Фенеон не может простить Ренуару его отказ выставляться рядом с его другом Сёра: «Пьер Огюст Ренуар отправил на выставку на улице Сез портреты мадам Шарпантье с детьми (1878 года), мадам Берар (1879 года) и мадам Клаписсон (1883 года). Он держит при себе свои хорошие картины — и лишь на его выставках мы узнаём этого лучезарного художника женской кожи и глаз цвета морской волны, весёлого и мягкого колориста, пишущего в нежных тонах». Фенеон не лучше Золя, только что опубликовавшего свой роман «Творчество», посвящённый живописи. Роман вызвал глубокое разочарование Ренуара и его друзей, хотя это и не явилось сюрпризом. Ренуар никогда не скрывал своего отвращения к произведениям Золя: «Когда хочешь описать какую-то среду, надо начать с того, как мне кажется, чтобы представить себя в шкуре своих персонажей. А Золя довольствуется тем, что открывает небольшое окошко, бросает взгляд на улицу и тут же воображает, что способен описать народ… Ну а буржуа? Но какую прекрасную книгу он мог бы написать, не только как историческую реконструкцию очень оригинального движения в искусстве, но также и как человеческий документ! Ведь именно на это он претендовал. В своём “Творчестве” он сумел всего лишь рассказать о том, что видел и слышал во время наших встреч и споров и в наших мастерских, но он так и не понял нашего искусства. В сущности, Золя совсем не старался представить своих друзей такими, какими они были, показать их достоинства…» Кроме того, Ренуар, очевидно, разделял мнение Моне, написавшего Золя: «Я борюсь уже в течение долгого времени и очень опасаюсь, как бы в тот момент, когда мы добились успеха, враги не воспользовались Вашей книгой, чтобы разгромить нас». Но в данный момент не столько резонанс от романа Золя, сколько результат поездки Дюран-Рюэля волновал группу художников и в особенности Ренуара.