Репетитор

З а м я т и н а. Да ты не слова отдельные слушай, а человека… горе ты мое! Я тебе толкую другое: сверкнуло мне что-то в глаза, понимаешь? Не со сцены только, а так, вблизи… Нет, думаю, не простой камушек. Понятно, что его надо еще обрабатывать, шлифовать… ну, продолжать то, что ты начал!.. И уже не кустарно, а в институте, вот в нашем училище… чтобы она человеком себя почувствовала… а не домработницей с философским уклоном…

Ж е н я. Человеком? А я думаю — с такой гибкой, такой портативно-карманной этикой никто еще в люди не выходил… К тому же учась и работая не по призванию.

З а м я т и н а. Ну ладно, ты прав, ты. Но Кате-то от твоей правоты перепадет что-нибудь? Она поедет с нами? Или нет, ты мне другое скажи: чувство у тебя к ней есть?

Ж е н я (не сразу). Я сейчас ходил до Пумпури и обратно… и все экзаменовал себя по этому вопросу… Есть чувство, есть. Только не одно, Ксенечка, вот что худо. Потому что и она сама ведь не равна себе! Столько в ней всякой всячины… Ее волосы пахнут морем — и тогда одно чувство. То, о котором ты спрашиваешь. (Страдальчески морщась.) А ее понятия парфюмерным магазином пахнут — и тогда другое чувство, прости! Ты говоришь, культуры настоящей ей захотелось… Так ли? А другие наставники покажут ей модные побрякушки этой культуры, набор суррогатов — так еще больше будет радости: побрякушки эффектнее, а овладеть ими легче! Ну, возрази мне, я хочу, чтобы ты возразила!.. Вот обещана ей Москва и комнатка там. Чья комнатка? Моя, разумеется. Ты уверена, что там запахнет морем? А если мещанством? А если в книгах и фонотеке начнется хаос? Если она прикнопит карточки своих кумиров — киношных, эстрадных? Представляешь? Рядом с посмертной маской Шопена, которую тебе Сергей Сергеич Прокофьев подарил!

З а м я т и н а. Понятно… Бросаешь, значит, девочку? Женька, я часто иронизирую на твой счет, но в душе я ведь гордилась тобой…

Ж е н я. Я еще ничего не решил!

З а м я т и н а. Люди скажут: вот она, интеллигенция!

Ж е н я. «А еще в шляпе», да?.. Они всегда найдут повод это сказать. Ксеня, если ты мною гордилась, то единственно потому, что я не изменял себе, не искажал себя в угоду кому-то. Так ведь? Я думаю, был повод для гордости у мыслителя, который велел на своем могильном камне отчеканить: «Мир ловил меня, но не поймал…»

З а м я т и н а. Ты все решил, Женя, не ври мне. Вот и цитаткой запасся. Ты уже успокоил себя…

Ж е н я. Да нет же, я, наоборот, запутался, у меня голова кругом… Ты ведь и сама говорила про ее корысть, про методическую осаду, которую они вели вдвоем с мамой?!

З а м я т и н а. Считай, что сняли ее, эту осаду. Ты свободен. Твоя фонотека, твоя библиотека — они в безопасности.

Ж е н я. Ты так безоговорочно на ее стороне… Почему? По-женски, да? Я что-то не замечал у тебя склонности болеть за чужую команду только потому, что она слабей…

З а м я т и н а. Да я за свою сейчас болею, за свою! Ты и есть слабая команда. Проигравшая «всухую»! Двадцать шесть — ноль!

Ж е н я. Почему двадцать шесть?

З а м я т и н а. Не знаю… Про годы твои подумала. Если не умеешь любить — зачем тебе такие чудесные годы, поменяйся со мной! (Пауза.) И дней у нас в путевке тоже двадцать шесть… Слушай, а с чего ты взял, что тебе надо в школу, к детям? Туда нельзя идти со страхом — как бы, не дай бог, они не «поймали» тебя…

Ж е н я. Ксеня! Нехорошо обобщаешь, предвзято…

З а м я т и н а. Не буду. Обобщай ты, тебя этому специально учили, а я пошла, я голодная. (Уходит.)

Женя устраивается на ступеньках, закуривает. Вдруг поблизости от него шлепнулся чей-то мяч. Женю окликнули: «Эй, товарищ, отпасни!» Он, во-первых, не сразу этот мяч увидел, его направляли подсказками: «Да вон же, левее!»; во-вторых, пас не удался, вернее, Женя не захотел показаться смешным — впрочем, отчасти уже показался — и перебросил мяч резкой, но неточной волейбольной подачей. «Ну куда, елки-палки… ну зачем?» — пристыдил досадливый голос. А потом появилась Катя со своим инвентарем — ластами и разноцветными надувными кругами.

К а т я. Что, заскучали вы у меня? Я не виновата… А сколько вас тут, Замятиных?

Ж е н я. Ни одного. Потому что я — Огарышев.

К а т я. А с чего ты злой?

Ж е н я. Я не злой, но я — Огарышев. Запомни, пожалуйста.

К а т я. Ты поссорился с бабушкой?

Ж е н я. Ты хотя бы не с таким откровенным испугом спрашивала… Если даже и так, на твои с ней отношения это не распространяется… На восьмом этаже тебе будут рады… Это ведь главное, правда?