Репетиции

Однако сами ссыльные Мшанники своей родиной не считали. В родине вмещается очень много продолжения жизни, смерть в ней менее окончательна, чем где бы то ни было, в ней подчеркнуто, что твои дети продолжают тебя, в ней много ностальгии, много возвращения назад, много понимания ценности и жизни вообще, и того, что прожито, — ссыльные же жили ради иного. Они ждали конца, торопили его, как могли, он был для них единственной реальностью, и было бы странно думать, что при этом жизнь являлась для них Даром и Благодатью, скорее, для ссыльных она была грехом, злом, синонимом собственных мучений и мучений других людей. И еще: место рождения для них ничего не значило, Мшанники они, как раньше Березняки, считали и называли между собой Иерусалимом; по их понятиям, выбранные Сертаном, они больше никуда и никогда не переселялись, как жили, так и живут в Иерусалиме, потому что Иерусалим — там, в том месте, где есть они и куда к ним придет Иисус Христос.

Во Мшанниках, прежде чем власти узнали про них, ссыльные, никем не тревожимые, прожили больше сорока лет, к тому времени минуло несколько царствований — и самого Алексея Михайловича, и Федора, и Софьи, и Ивана, близилось к концу правление Петра Великого — и, конечно, все давно было забыто: и история их ссылки, и сожжение Березняков. На их старом пепелище теперь было большое богатое село с тем же названием, да и никому не могло прийти в голову, что между Березняками и Мшанниками есть хоть какая-то связь. Про себя они говорили, что пришли из России уже при Петре, то есть всего лет двадцать назад, но и эта хитрость была излишней, потому что никто ни о чем особенно не допытывался. В Сибирь тогда бежало множество народу, особенно старообрядцев, и таких деревень, как Мшанники, было немало. После того как они стали известны, никакого надзора за ними установлено не было, на них лишь положили те же подати и повинности, что несли другие, самая тяжелая была рекрутская, но в солдаты они сдавали захребетников, и постановке никакого урона не было. Если повинности исполнялись без недоимок и в срок, никто от них больше ничего и не ждал.

Выход из подполья, как они сначала ни были испуганы, что снова оказались открыты и на свету — первое время они даже думали повторить то, что сделали в Березняках — сжечь Мшанники и уйти дальше на север, — оказался для них во многом полезным. Окружающий мир не отличал их от себя и, значит, не мешал им устраиваться, как они хотят, кроме того, у него были сотни хороших вещей, без которых вести хозяйство деревне с каждым годом становилось труднее. Они торговали с ним и раньше, все эти сорок лет, но только при крайней необходимости и через якутов, поэтому нужное ссыльным шло до Мшанников редко меньше года, а то и два. Теперь же купцы и коробейники регулярно наезжали в село, и на меха у них можно было выменять что угодно: и хорошую упряжь, и железо, и ткани, и соль.

В начале XVIII века Мшанники были уже очень многолюдны, по петровской переписи семнадцатого года — двести тридцать шесть душ мужского пола, то есть к этому времени не просто были заполнены все вакансии второстепенных исполнителей, но, как я уже говорил, немало было таких, кто ни ролей, ни надежды получить их вообще не имел. Не имел, во всяком случае, до тех пор, пока село процветало и благоденствовало и на каждую освободившуюся роль было по два и больше кандидата. В связи с этим меня не раз посещала мысль, что напиши захребетники властям донос какого угодно содержания: сожжение Березняков, ересь, оскорбление царского имени, вмешай их в происходившее в селе — репрессии были бы неминуемы, и, конечно, они бы многим расчистили путь. Думаю, она приходила в голову и самим захребетникам: доносы были, и некоторые гонения, пережитые Мшанниками, объясняются именно ими. Несправедливость судьбы тех, кто был допущен к таинству столь близко, но навсегда обречен пропускать вперед других, чье преимущество было не в вере, праведности и таланте, а лишь в рождении, — одним их рождение давало все, других всего лишало, — такова, что мне легче их понять, чем осудить. Как историк же я могу сказать, что эти приходящие извне гонения были нужны и полезны постановке. Во время них гибли в основном те, кто уже давно, не один год имел и роли, и преимущества, с ними связанные, — следовательно, восстанавливалась справедливость, новые исполнители ни в чем не уступали прежним, а преданностью и страстностью даже превосходили их.