Репетиции

Никон работал наравне с другими как обыкновенный черный монах. Это подстегивало остальных и много помогало стройке. Все же, несмотря на такое усердие, было непонятно, как хотя бы и вчерне можно закончить строительство до шестьдесят шестого года. Тем более что порядка и умения у работавших было мало. В дневнике Сертан писал, что русские куда лучше строили из дерева, чем из камня, кирпич был очень плох, на это жаловался и Никон, и при постройке иногда обрушивались целые участки стены. Зимой недостроенное оставалось под снегом, мокло, гнило, и весной часть сложенного приходилось разбирать и делать заново. И все же не только Никон, но каждый, с кем говорил Сертан, верил, что с Божьей помощью монастырь будет возведен в срок.

Монастырь строило множество самого разного народа. В России иностранцы тогда были редки — не так редки, как при прежних царях, но все равно они были заметны, выделялись, бросались в глаза, словно заплаты, сделанные из другой ткани, — в Новом Иерусалиме же насчитывались их десятки. И евреи, которых до этого Сертан в России не видел (говорили, что им вообще запрещено жить в стране), и поляки, и немцы, и греки — все они были самим Никоном или крещены, как евреи, или перекрещены, как поляки и немцы, и все-таки, несмотря на то, что они теперь были православные, похожи они были и друг на друга и на русских мало, и монастырь среди однородной и однообразной России напоминал скорее Вавилонское столпотворение, чем христианскую обитель.

Недели через три после их первого разговора Никон в своей Отходной пустыни снова сказал Сертану, что он хочет, чтобы тот повторил здесь, в Новом Иерусалиме, день за днем евангельские события, повторил по возможности все, от рождения Христа до Его распятия и Вознесения, повторил и чудеса, и исцеления, и совместные трапезы, и споры с фарисеями. На это он, Никон, даст Сертану людей — столько, сколько понадобится. Но среди них не должно быть ни одного профессионального актера, в частности — никого из труппы Сертана: он может использовать лишь тех, кто никогда в театре не играл. Он, Никон, понимает, что работа эта чрезвычайно сложная, что такую мистерию Сертану ни видеть, ни ставить не приходилось и работать без профессиональных актеров он не умеет и не привык, и это тоже большая трудность; если он согласится, много лет ему придется жить в чужой стране, да еще в монастыре, а ведь Сертан, кажется, хотел уехать, и последнее: реши Сертан все же остаться, ему самому было бы легче, прими он православие, но он, Никон, на этом не настаивает, это личное дело Сертана.

Здесь Сертан сразу ответил категорическим отказом, и Никон опять повторил, что на православии он отнюдь не настаивает. И вот за всю эту работу и немалые неудобства он предлагает ему сто рублей в год. По тем временам жалованье было огромное, даже царь, если бы Сертан сделался его придворным комедиографом, платил бы вполовину меньше. И все-таки Сертан тогда решил, что не согласится или, во всяком случае, сделает еще одну попытку не согласиться. Никону он ответил, что должен все обдумать и что на несколько дней ему надо уехать обратно в Москву.

В Москве он сразу же стал узнавать, как при дворе отнесутся к тому, что он примет предложение Никона. По всей видимости, царь и патриарх расходились дальше и дальше, и Сертан надеялся, что на этот раз ему, хотя и мягко, посоветуют предложение Никона не принимать. Однако вопреки расчетам результат, как и два месяца назад, когда он спрашивал, надо ли ему ехать к Никону, был обратным. Получилось, что Сертан сам загнал себя в угол и отказаться уже не мог. Для него и дальше, почему царь соучаствовал и сочувствовал тому, что делал Никон, оставалось загадкой, а то, что это было, он видел ясно. Позже, когда минуло два или три года его жизни в Новом Иерусалиме и положение его упрочилось, он спросил об этом Никона, и патриарх, не удивившись вопросу, сказал, что царь сознает всю важность строительства Новоиерусалимских святынь, давно с ним ищет примирения, потому и не препятствовал Сертану ехать к опальному.

Возвращение Сертана из Москвы Никон понял как его согласие, и больше они к этой теме не возвращались. Никон только сказал ему, что начинать он может в любое время: что и в каком порядке делать — все на его усмотрение, он, Никон, ни во что вмешиваться не будет, но помощь, которой Сертану, конечно же, понадобится много и самой разной, окажет незамедлительно. Он, Никон, специально это подчеркивает, чтобы Сертан понял, какое значение он придает его работе, и не боялся просить. Теперь — о сроках: постановка должна быть полностью готова ко времени окончания строительства, а именно к 7 января 1666 года. Ни о задержках, ни о переносах не может быть и речи — и год, и месяц, и день, когда начнется мистерия, уже назначен и таким останется, что бы ни произошло. Но времени еще немало, добавил он мягко, и все оно — Сертана. Разговор этот был в сентябре 1662 года.