Репетиция Апокалипсиса

— Только не говори мне, что Китай для тебя не родина.

— Родина. И Россия родина. И ты, Ваня, друг. Брат почти…

— Вот наплодились же…

— Мы не виноваты, что ваши женщины рожать не хотят. Наши хотят, но им не дают. Сам знаешь, какие там законы.

— Я иногда, Мэй, думаю, может, оно и к лучшему, что правительство наше ничего не делает… Кланы копят и копят, а народ превращается в дебильное стадо… Пошлое…

— Там — так же, — кивал Мэй в сторону востока.

— Ну, у вас иерархия, традиции…

— И здесь, у нас, — он выделял голосом, столбил это «у нас», — тоже, пока есть те, кто помнит, кто несёт крест народа, пока они есть — народ будет жить.

— Ваш-то будет… Вон вас сколько…

— Всевышний создал эту землю для всех.

— Ага, потому каждый может прийти в дом к соседу и заявить: это моё.

— Лучше пусть придёт добрый и рачительный сосед, чем злой враг. Сосед приходит, чтобы помочь. Если хозяин валяется пьяный и даже не следит за тем, что у него происходит во дворе…

— Это ты меня сейчас так алкоголиком назвал?

— Сам с тобой пью.

— Ага… Урод ты, Мэй…

— Ты же знаешь, что моё полное имя Цзымэй — «сын прекрасного», значит, я не могу быть уродом.

— А меня Иваном зовут, как дураков во всех русских сказках…

— Иваны в русских сказках не дураки, я читал, они бесхитростные.

— Лохи, короче, — с кривой ухмылкой уточнял Воропаев.

— Это уже сейчас придумали, чтобы унизить честных и бесхитростных людей…

— Ты, Мэй, Конфуций, Лао Цзы, блин, под всё свою китайскую мудрость подведёшь…

— Между прочим, Учитель (отец называл Конфуция Учителем во всех обстоятельствах) говорил, что смысл управления государством в том, чтобы было достаточно еды, достаточно оружия и было доверие народа.

— Ну да, — соглашался Иван, — оружием нас тыщу лет пытались взять, голодом морили, а теперь подорвали самое главное — доверие.

— Когда народ не верит, то не устоять, говорил Учитель.

— Выпьем за доверие, мудрый ты мой.

— Выпьем, Ван.

Они выпивали, обнимались, и разговор начинался по новому кругу:

— Когда ваши придут, назначишь меня министром торговли? — улыбался Иван.

— Ну ты же меня не назначил?

— Мэй, я не хочу сравнивать тебя с нашими министрами. Не хочу тебя оскорблять…

— Русский с китайцем братья навек, ты — человек, и я — человек, — рифмовал Мэй, и они наливали по новой.

— Как ты там говорил: жизнь человека состоит из маленьких радостей и больших неприятностей?

Эньлай замер, вспомнив эту излюбленную фразу отца. А что сегодня? Похоже, что это уже не большая неприятность. Это больше. «Всё, что можно исправить, — не беда», — часто повторял отец. Что нужно исправить, чтобы жизнь вернулась в прежнее русло? А в русле ли она была? — спросил бы, пожалуй, этот мир Конфуций. Или она неслась селевым потоком с гор, сметая всё на своём пути? А отец повторял за своим любимым мудрецом: «Единственная настоящая ошибка — не исправлять своих прошлых ошибок».

— Вы привезли лекарство от лейкемии? Помните, вы обещали?

Эньлай не попал ногой на очередную ступеньку, оступился и едва удержался на ногах. На лестничной площадке у его квартиры стояли женщина и девочка лет восьми. От неожиданности и неуместности такого вопроса в такое время его окатило волной страха и негодования одновременно. Лю хотел крикнуть в ответ что-нибудь типа «нашли время», но замер на предпоследней ступеньке. Он вспомнил эту женщину…