Репетиция Апокалипсиса

— Знаете, Аня, в первый вечер она поджарила картошку. Да-да, просто поджарила картошку. Я сто лет не ел жареной картошки. А тут — целая гора! Мы уплетали её прямо со сковороды. Чёрный хлеб и жареная картошка! Никакого спиртного. По стакану молока! Мы чокались этими стаканами и беседовали о пределах познания. Мы по-разному понимали «бритву Оккама».

— Бритву? — не поняла Аня.

— Не ломайте голову, это философская категория. Уильям Окхэм, которого у нас почему-то сделали Оккамом, жил в четырнадцатом веке, спорил с папой римским…

— Давайте лучше про Таню.

— Да, про Таню, — осёкся Михаил Давыдович и сразу погрустнел. — Она пришла и на следующий день. Прибралась в квартире. Никто этого не делал. Даже я. Предпочитал нанимать женщин с улицы. Соседку нанимал, чтоб мыла и убирала. В общем, Таня вернула мне то, что у меня когда-то было и что я не умел ценить. После смерти жены… Жену я тоже, собственно, в могилу, которую Макар рыл, загнал. Об этом разговор отдельный, — профессор опять опустил голову, одно воспоминание затмило другое.

— И вы стали с Таней жить? — напомнила Анна.

— Да. Прямо-таки само собой всё получилось. И мне никого не надо было. Правда, моё отношение к ней вылилось опять же в безумную страсть. Ну, как бы вам сказать, Аня… Это когда объект, если позволите так выразиться, который находится с вами рядом…

— Вам её постоянно хотелось раздеть, — ухмыльнулась Аня и, опережая удивление Михаила Давыдовича своим попаданием, объяснила: — Жила я тут последнее время с таким. Он мне еду приготовить толком не давал, хватал от плиты и тащил в постель. Говорил, что любит очень. Правда, жениться не хотел, у него семья была в Азербайджане. Даже не знаю, плохо или хорошо — такая страсть.

— И я не знаю. Но жениться я был согласен. Её родители из провинциальной глуши приехали. Отец — моего возраста. Конечно, никакой особой радости они от нашего совместного проживания не высказали. Успокаивало их то, что я готов был жениться, был материально обеспечен, квартира опять же… В общем, смирились они как-то. А Таня уже беременна была. Да-да! Что вы так на меня смотрите? У нас с первой женой детей не было. А тут… И я, Аня, этому ребёнку не радовался. Нет, я не был против, но и радости особой не проявлял. А Таня его любила с того самого момента, как о нём узнала.

— Здорово… — видимо, позавидовала Аня Тане.

— Ну да… Ну да…

— И у вас родился малыш?

— Нет, не родился… — в этот момент Михаил Давыдович уже плакал и не стеснялся своих слёз, Анна спустилась с проёма и села рядом с ним, привалившись к стене.

— Не родился, — повторил профессор, заливаясь слезами, — я смотрел на то, как растёт у неё живот… Нет! — поторопился заверить он, всхлипнув. — Я не стал любить её меньше! Но я стал всё больше приходить к выводу, что между нами появляется третий. Странная какая-то, нелепая ревность. И, простите за откровенность, она по понятным причинам стала сторониться меня в постели. Однажды я не выдержал и сказал ей об этом. Она посмотрела на меня, как на чужого человека. Она убила меня таким взглядом. Пригвоздила… Ну как ещё сказать?.. «Неужели ты не понимаешь: это мы?!», — сказала она, показав на живот. «Мы, — возразил я, — это несколько минут слияния ночью, а это, — я тоже показал на живот Тани, — это он… или она, и мне кажется, ты его или её любишь больше…» — «Ты ревнуешь к собственному ребёнку? Если он тебе не нужен, значит, не нужна и я…» После этих слов она в слезах выскочила на улицу. Нужно было ринуться следом. Нужно было… Её сбила машина прямо под окнами. Всё так стремительно… Так нелепо…

— Господи… — прошептала Аня.

— Но моя подлость на этом не кончилась. Не-ет… Когда приехали её родители, я ничего им не сказал про наш разговор. Ничего! Весь их гнев, вся боль вылились на придурковатого молодого парня, который мчался на БМВ по нашей улице. Знаете, из этих обезбашенных, которые ставят специальные глушители, чтобы машина рычала, и носятся по ночным улицам. У него и алкоголь в крови обнаружили…

— Значит, он тоже виноват.

— Мне от этого не легче… — выдохнул Михаил Давыдович и теперь уже зарыдал.

— Плачешь? — этот вопрос задал поднявшийся на колокольню Макар. — Плачешь — это хорошо. Это путь к исцелению. — Потом обратился к Анне: — Аня, у нас есть много дел. Вы туда всегда успеете, если только нам вдруг не придётся оказаться там всем вместе. А вместе веселее, правда, Давыдыч?

— Вам, в этом случае, надо быть последним. Вы хоть нас всех зароете, — хмуро ответила Анна.

— Он про Таню не знает, — прошептал сквозь слёзы профессор Анне, — он её не хоронил, родители увезли её на родину. Я ему не рассказывал, только вам.

— Ага, значит, исповедовался, — уловил Макар.

— Ты не думал, что ты очень жёсткий человек? — вскинул взгляд Михаил Давыдович.

— Посмотрим, какой завтра ты будешь, — едко ответил Макар. — Давайте, ребята, спускаться.

6

Вернувшись в больницу, Пантелей первым делом побежал в палату реанимации, где оставил маленького Серёжу. Застав его одного, он всплеснул руками:

— Он же обещал присмотреть за тобой!