Репетиция Апокалипсиса

— Китайцы не напали, — смутился Эньлай, — я живу в этом городе.

— А что тогда? Куда всех сдуло? Марине вон, — она кивнула на стонущую, — надо срочно укол ставить, Порфирьевне, — теперь обратилась к старушке, — капельницу…

— В соседних палатах все на месте? — спросил Эньлай.

— А куда они денутся? Из камеры смертников не сбежишь.

— И врачей ни одного нет?

— Ни врачей, ни медсестёр… Ты-то кто будешь? И что, в конце концов, стряслось-то? Авария, что ли, какая? Свет погас, телевизор не идёт, воды нету… Народа на улицах нету!

— Мы не знаем, что произошло. В городе осталось несколько сотен человек. В больнице — пока один врач. Он в хирургии. Я его позову. Там ему женщины помогают. Как вас зовут?

— Глафира Петровна меня зовут.

— А меня Эньлай. Эньлай Лю.

— Лю? У-лю-лю, все собирайте по рублю. Значит, всё-таки китаец…

— Русский китаец, — поправил Эньлай. — Побудете здесь за старшую, Глафира Петровна?

— Куда деваться-то, побуду.

— Надо пройти по палатам, узнать, как состояние всех больных. Посчитать. Диагнозы бы… Воду я сейчас принесу, и заодно позову доктора.

— А Христос-то ещё не приходил? — спросила-проскрипела вдруг старушка.

От такого вопроса Эньлай растерялся.

— Я не видел…

— Да не, если б пришёл, все бы сразу узнали, — уверенно ответила сама себе старушка.

— Баба Тина, ты не отвлекай пока человека, за тобой Христос отдельно придёт…

— Не богохульствуй, Глаша, в нашей-то больнице это не шибко хорошо, — тихо ответила старушка.

— Не богохульствуй, — тихо и грустно повторила Глафира Петровна, — а чего тогда Он нас не лечит? А? Чего болезни тут распустил?

— Не распустил, а попустил — за грехи наши и к нашему же спасению, — поправила баба Тина.

— Не надо ругаться… — попросила стонавшая молодая женщина, которая в это время пришла в себя. — Больно очень, а так ещё больнее…

— А ты молись, Марина, молись, — посоветовала баба Тина.

— А ты, как там тебя, — обратилась Глафира Петровна к Эньлаю, — дуй, в конце концов, за доктором, за лекарствами, за обезболивающими, видишь же — мучаются люди.

— Зовите меня Лю, вам так проще запомнить, — сказал Эньлай и, постояв ещё мгновение, направился в коридор.

В остальные палаты он только заглянул, считая больных и вкратце объясняя, что происходит в городе. К концу своеобразного обхода понял: в онкологическом отделении больных было немного, но никто и не исчез. Во всяком случае, с подтверждёнными неутешительными диагнозами.

3

«Демократия… демократия… Слово-то какое красивое. В переводе с греческого — народовластие. А по сути? Помню: ещё докричавшиеся до криминальной революции русские рокеры осмотрелись по сторонам, изумились, увидели, для кого они расчистили сцены после комсомольских агиток, поняли, что проорали империю, и запели совсем другие песни. Правда, демос их уже почти не слышал. «Есть в демократии что-то такое, до чего неприятно касаться рукою» — это Юра Шевчук, кумир рок-интеллектуалов. Но, как только требуется мобилизация масс для выживания, массы сразу требуют того, кто будет за всё нести ответственность, — вожака, вождя, царя — как хотите. И сегодня я тому в очередной раз был свидетелем. Как это назвать? Обаяние грубой силы или чувства ответственности? Никонова признали первым почти без дискуссий и выборов. Его решительный выстрел, пресекавший любые проявления анархии, поставил точку в едва назревавшем споре. Если бы не выстрелил Никонов, пришлось бы мне кинуть в этого парня лопату… Наверное, так проходило выдвижение вождей в эпоху военной демократии, если она была…