Репин

На стуле у стены, увешанной картинами, сидит человек с лицом печальным и задумчивым. Он думает. Красиво легла правая рука, разрезая светлым пятном темный силуэт костюма. Репину, уже прославившемуся мастерским изображением рук, удалось и на этот раз особенно выразительно написать руку Третьякова с тонкими, нервными пальцами. И если можно иногда разгадать характер человека по его рукам, то на этом портрете ясно читается утонченность натуры.

Родным Третьякова не понравилась усталая поза, в какой его изобразил художник. Но, пожалуй, не утомление передает созданный Репиным образ. Он показал человека большой мысли, больших и высоких порывов.

Репин мечтал написать Третьякова еще раз. Тот упорно отказывался, хотя художник настаивал на этом чуть ли не при каждой встрече.

Второй вариант портрета довелось написать только после смерти Третьякова. Теперь он показан во весь рост, будто спокойно разглядывающим какое-то свое приобретение. Виднеются более просторные залы галереи, картины, картины — кругом то, чему всю жизнь поклонялся этот человек. В дальнем зале просматривается уголок васнецовских «Богатырей», а за спиной — «У омута» Левитана.

Зрители каждый день могли видеть человека в темном строгом сюртуке. Он проходил по галерее, останавливаясь то у одного, то у другого полотна. Иногда вынимал из кармана белый платок и стирал пыль, замеченную на стекле. Шел дальше, пока какое-то произведение не привлекало вновь его внимания. Он знал, конечно, каждый мазок любой картины, но всегда находил для себя что-то новое и получал истинное наслаждение от этого обхода.

На посмертном портрете Третьякова изображен один из таких дней. Рано, в галерее еще пусто, через несколько минут послышатся приглушенный шепот, шарканье ног, иногда громкое выражение восторга, удивления, недовольства. Пока тихо, и можно внимательно посмотреть картину, купленную недавно или повешенную на новом месте. Третьяков остановился перед нею в своей обычной созерцательной позе.

ПРОБУДИТЕСЬ, СПЯЩИЕ!

Москву Репин всегда почитал своим временным пристанищем и хотел прожить в ней не больше трех лет. Но срок растянулся. Репин был этим очень недоволен.

В конце 1880 года он раздраженно писал художественному критику Н. А. Александрову:

«Москва мне начинает страшно надоедать своею ограниченностью и тупостью. Сияющая, самодовольная буржуазия да тароватое торгашество — вот всепоглощающая стихия. Бедные студенты! Бедная интеллигенция! Нигде они не найдут меньше сочувствия. Здесь даже бескорыстное сочувствие только к деньгам питается да к высокому чину».

Петербург Репин называл своей «интеллектуальной родиной». Поэтому он так охотно возвращался сюда, чтобы устроиться в столице надолго. Он вернулся в Петербург осенью 1882 года тридцативосьмилетним человеком, обремененным опытом жизни и солидной семьей, которую замыкала двухлетняя Таня, родившаяся в Москве.

Вместе с ним приехали и начатые работы. В мастерской дома близ Калинкина моста поселились «Явленная икона», «Крестный ход», «Запорожцы», «Арест пропагандиста» и «Отказ от исповеди» — картины, над которыми с мучительным упорством он работал.

Нет никакой возможности подсчитать и перечислить рисунки, масляные и акварельные этюды, эскизы к этим картинам — их сотни. Сорок этюдов, не считая альбомных рисунков, только к «Запорожцам». Десятки этюдов и рисунков к «Крестному ходу», и среди них изумительный горбун, писанный широко и сильно, или, лучше сказать, лепленный кистью смело, мужественно и в то же время нежно.

Но что же было создано за это почти десятилетие, когда художник, покинув берега Невы, побывал на берегах средиземного моря и Ла-Манша, на берегах Сены и Дуная, Донца и Днепра, Москвы-реки и Черного моря?

Репин написал более двух десятков картин и свыше полусотни портретов. И если из этого числа картин ни одна еще не поднялась по силе образа и глубине мысли до «Бурлаков», то среди портретов есть такие шедевры, которые вознесли на небывалую высоту не только их творца, но и все русское искусство. Из картин минувших лет сама история отдала пальму первенства «Протодиакону»; он как могучий утес возвышается над пестрым и разношерстным строем картин и картинок, писанных в Париже, Чугуеве и Москве.

Те картины, которые стояли сейчас на мольбертах в мастерской Репина у Калинкина моста, говорили о том, что неудачи художника послужили ему хорошей школой. Они не сломили его, а лишь закалили, и сейчас рождались новые вещи, в полном смысле слова революционные, не только идейно, но и эстетически. Репин ушел от повествований в картинах к художественному образу, вызванному к жизни глубокой идеей.