Реплика в зал. Записки действующего лица

Многое говорит о пришедших к власти их первый шаг. Первый шаг, первая акция, первое решение - в них всегда просматривается качество перспективы. По значимости и серьезности начала многое можно понять о сути продолжения. Так - обычно. Но с чего же начал Элем Климов?

При показательно большом стечении народа самый первый рабочий секретариат в новом составе и с новым руководителем был посвящен... работе "Советского экрана"! Так все другие насущные проблемы перестройки в кино отступили перед наслаждением безотлогательно вытащить на ковер главного редактора этого журнала и, не откладывая, посчитаться за прошлое.

Через десять лет Климов расскажет для книги "Кино и власть", как еще в Белоруссии намеревался меня "жахнуть в упор" из винтовки. Теперь же он срочно нацелился жахнуть нежданно свалившимся ему в руки административным ресурсом.

Даже ангажированные перестроечным пафосом создатели "Новейшей истории кино" почувствовали, что неприлично начинать рассказывать о деятельности Климовского секретариата с очевидно третьестепенного вопроса, ввиду грандиозности стоящих тогда задач. Это выглядело бы дискредитацией легендарного "вождя". Поэтому, от 81 страницы своего IV тома и до 149-й, они добросовестно перечисляют все последующие повестки заседаний секретариата. И только потом возвращаются к самому первому, к тому, с которого Климов стартовал: "29 мая 1986 г. состоялось заседание секретариата СК, посвященное положению дел в журнале "Советский экран".

Понятно, что с отчетным докладом главного редактора.

От измены до расправы

Осознавал ли я всю мощь наступающего на меня торнадо? Признаюсь, не очень. Предвидеть масштаб катастрофы, натиск такой силы на меня и журнал, вплоть до его уничтожения, я был совершенно не готов. До этого момента, какие бы перемены в моей судьбе ни происходили, в них все-таки всегда присутствовала реально ощутимая доля здравого смысла и какой-никакой справедливости. То, что окажусь поверженным под грудой дурно пахнущего абсурда, злобного до слепоты и бесстыдно торжествующего, этого представить тогда еще не мог. Лишь теперь случившееся видится логично встроенным во все то, что стало нашей новой жизнью.

Говорит ли во мне обида на ту травлю? Конечно. Странно, если бы не говорила. Она потому еще велика, что кажется несправедливой. Честное слово, думалось уже тогда, не с уничтожения таких, как я, следовало бы начинать перестройку. Ни по уровню профессионализма, ни по способностям, ни по элементарной честности не очень подходил я в список кандидатов, приговоренных под "каток истории". Не я один. Дефицит бескорыстных и совестливых стал ощущаться очень скоро...

Мне кажется, в моей истории, при всей ее единичности, можно разглядеть и более широкий смысл. Все-таки она добавляет еще одну важную краску в картину того, как реально осуществлялись российские преобразования. Темные побуждения и страсти, вырвавшись из подспуда, задушивали именно то, что могло быть полезным. Сплошь и рядом терпел поражение здравый смысл.

И еще одно преуведомление, прежде чем приступить к финалу этой книги.

Меня поражала в те дни картина проснувшегося страха, охватившего кинематографистов с приходом к ним новой власти. Умные, интеллигентные, образованные люди, достойные, казалось бы, во всех смыслах, вдруг присогнулись и притихли, предались заискиваниям перед новыми сильными, поспешили вершить многочисленные измены, торопиться с ними даже без всякой на то нужды, а так - на всякий случай.

Думаю,об этом тоже надо рассказать. Это ведь тоже мы, с нашей травмированной исторической генетикой, со страхами, прошедшими сквозь поколения. Общественный катаклизм мгновенно пробудил вполне низменные испуги, заместив ими достоинство, благородство, верность. Да и справедливость, в конечном счете.

Измены друзей - частный случай общего недуга. Признаюсь, в первоначальном варианте книги описания моих обид на предавших было больше. Но потом многое убрал. Горечь давно потеряла остроту, да и, как говорят в таких случаях, "я их всех простил". А то, что все-таки оставил, оставил только для того, чтобы свидетельствовать - и это было. Ни из песни слова не выкинешь, ни из памяти. Выбросишь - исказишь минувшую картину.

...Вечером накануне секретариата позвонил Семену Фрейлиху: пришла пора поднимать из-за холмов своих.

- Сеня! Завтра Климов будет меня уничтожать...

Семен даже не дал договорить:

- Дальчик, приду! Так же нельзя, в конце концов, до чего дошли!...Ты лучший редактор Советского Союза! Я им объясню, будь здоров! Ты меня знаешь... Я же войсковой разведчик! Что бы ни случилось, - на брюхе приползу. Я с тобой!

Следующий звонок сделал другому мэтру киноведческо-критического цеха - тоже профессору, тоже доктору наук - Евгению Громову. Этот сказал честно: приду, но выступать не буду, ты должен понять.