Репортаж с петлей на шее

Снова в камере. Девять. Кремлевские куранты бьют десять, и на Красной площади начинается парад. Отец, пойдем вместе с ними! Сейчас там поют «Интернационал», сейчас «Интернационал» звучит на весь мир, пусть звучит он и из нашей камеры. Поем. Одна революционная песня за другой: ведь мы не хотим оставаться в одиночестве, ведь мы не одни, ведь мы вместе с теми, кто свободно поет на воле, но в бою – как и мы…

Товарищи в тюрьмах, в застенках холодных,
Вы с нами, вы с нами, хоть нет вас в колоннах…[9]

…да, мы с вами.

Так в камере 267 мы торжественно завершили майский смотр 1943 года. Но действительно ли завершили? Как быть с коридорной из женского отделения? Чтобы подбодрить товарищей в камерах, днем во дворе она насвистывала марш Красной армии, «Партизанскую» и другие советские песни. Как быть с надзирателем в чешской форме? Он принес мне бумагу с карандашом и теперь сторожит в коридоре, чтобы никто не застал меня врасплох. Как быть с эсэсовцем, инициатором этих записок? Тот бережно прячет исписанные листы, чтобы потом, когда придет время, они вновь появились на свет. Заметь кто – оба поплатятся головой, но они идут на риск, чтобы перекинуть мост между застенками сегодня и свободой завтра. Сражаются. Самоотверженно и мужественно сражаются на местах, как велит ситуация, – и всеми подручными средствами. Совсем простые, самые обычные люди; никому не догадаться, что они на нашей стороне и, сражаясь не на жизнь, а на смерть, могут пасть или победить в этой борьбе.

Десять раз, двадцать, товарищи, вы наблюдали, как войска революции маршируют на майских парадах. Великолепное зрелище! Но только в бою вы оцените истинную мощь и несокрушимость этой армии. Умирать проще, чем кажется, и у героя нет ореола мученика. Но бой куда жестче; чтобы выстоять и победить, нужны безмерные силы. Ты смотришь на них в действии каждый день, но вряд ли осознаешь – ведь все кажется настолько обыденным.

Сегодня ты снова осознал их мощь.

На первомайском смотре 1943 года.

* * *

Первое мая 1943 года ненадолго остановило ход репортажа. Что с того? В праздники человек склонен вспоминать все иначе, и, может быть, радость от события исказила бы мои воспоминания.

Кинотеатр во дворце Печека точно не вызывает радостных воспоминаний. Это преддверие камеры пыток, откуда слышатся стоны и крики других заключенных, и неизвестно, что ждет тебя там. Ты видишь, как туда входят здоровыми, крепкими, бодрыми, а два-три часа спустя выходят искалеченными, лишенными сил. Слышишь громкий, уверенный голос – отклик на вызов, а всего через час тот же голос едва уловим от боли и бреда. Но вот что еще хужe: ты видишь, как люди уходят, ясно и прямо глядя тебе в глаза, и возвращаются, старательно пряча взгляд. Там, наверху, в кабинете у следователя, их посетил один-единственный момент слабости, одно-единственное секундное колебание, одна-единственная тень страха или желания спасти себя – и вот сегодня или завтра сюда прибудут новые люди и на собственной шкуре испытают все те же ужасы с самого начала. Новые люди, которых твой боевой товарищ выдал врагу.

Когда чувства обострены скорой смертью, ты даже без слов чувствуешь, как кто-то дрогнул, может быть, предал или в глубине души счел, что ничего страшного, наверное, не случится, если он чуть облегчит свою участь и выдаст самого непримечательного из соратников. Слабаки! Словно можно назвать жизнью ту, за которую заплачено жизнью товарища!

Вряд ли меня посещали эти мысли, когда я впервые сидел в кинотеатре, но позже я многократно к ним возвращался. И совершенно точно они появились в то утро, когда я оказался в иной обстановке, там, где люди познавались лучше всего, – в «Четырехсотке».

В кинотеатре я пробыл недолго. Час, может быть полтора. Потом выкрикнули мое имя – двое в штатском, разговаривавшие по-чешски, подвели меня к лифту, подняли на четвертый этаж и провели в просторное помещение, на двери которого висели цифры «400».