Репортаж с поминок

Сошел Реджеб с поезда и видит: машина из Бузбулака. За рулем, видит, тот же Мохсун — он водил единственную в то время машину бузбулакского колхоза. Но когда поехали, видит: Мохсун какой-то не такой: хмурится, помалкивает, на вопросы отвечает нехотя, а то и совсем не отвечает. Реджеб встревожился: или, думает, с матерью что, или с Рузгяр неладно. Спросил про мать — как, мол, она. Ничего, отвечает, здорова. А Рузгяр как? Прекрасно, говорит. Только сказать-то ведь можно по-разному. Вот Реджеба и взяло сомнение — не зря парень мнется. «А ну, — говорит, — остановись!» Сгреб Мохсуна за шиворот, выволок из кабины: говори, что случилось? Тот испугался, клянется, ничего, мол, такого. «Ей-богу, — говорит, — все в порядке. И мать здорова. И Рузгяр. Только ее, — говорит, — нет сейчас. Три дня как в Баку уехала».

— Зачем это ей в Баку?

— На совещание поехала.

— Какое еще совещание?!

— Обыкновенное.

— Кто ж ее туда послал?

— А это ты у своего дружка спроси!

— Какой еще дружок?!

— Разве Джумшид тебе не друг?

— Причем здесь Джумшид?!

— А притом, что он теперь председатель!

Но Мохсун главное не сказал. Не сказал, что Рузгяр выдвинули в депутаты! Что в Бузбулаке на каждом шагу — и в школе, и в клубе, и в чайхане — висят ее фотографии. То ли побоялся сказать, то ли от зависти не сказал. Но после этого разговора Реджеб в машину не сел. Пришел он пешком уже темно было — и, не доходя до деревни, от сторожа, караулившего коровник, узнал, что Рузгяр выдвинули депутатом.

Рассказывают, что, не заходя домой, Реджеб прежде всего посрывал отовсюду плакаты с фотографиями Рузгяр. Потом подошел к мечети, чиркая одну спичку за другой, внимательно обследовал стену, где когда-то были стишки про Физзу, и сразу отправился к Джумшиду.

— Такая твоя дружба, подлец?! Я в армии, а невеста моя в Баку по гостиницам трется?!

Надо признать (так, по крайней мере, утверждают), Джумшид проявил в ту ночь большую выдержку. Он все старался вразумить Реджеба, объяснить, что ничего плохого не случилось. Что, как ни высоко было достоинство Рузгяр, сейчас оно в десять раз выше.

— Мы же с тобой пуд соли съели! Пусть она слезами из глаз моих выйдет, если я к твоей невесте без уважения! Это же почет для тебя, что ее депутатом! И пятьдесят рублей на дороге не валяются; зачем их кому-то отдавать — пускай Рузгяр пользуется! А вообще, если хочешь знать, я тут и ни при чем. Доярки были нужны. Я троих назвал, они Рузгяр выбрали, виноват я, да?.. Иди, Реджеб. Иди и ложись. Все же нормально, честное слово! Весной поставлю тебя директором фермы. Заживем с тобой!..

Но Реджеб ничего не желал слушать.

— Так, значит? Значит, заживем? Что ж, сволочам неплохо живется!.. Я вот сейчас тебя измордую, сука поганая, а потом живи, если сможешь!..

Джумшид и это стерпел.

— Ладно, — говорит, — мордуй. Только не ори, ради бога. Ночь ведь детей разбудишь!

— Пошли за мельницу!

Вышли на улицу. Идут, разговаривают… Джумшид все надеялся уломать его, на мировую его склонял, только Реджеб ни в какую. Кончилось тем, что избил он Джумшида до полусмерти, взвалил чуть живого на спину и отнес жене.

А продолжение этой истории рассказывают в Бузбулаке так.

Притащив чуть живого Джумшида домой, Реджеб будто бы сразу же пошел к матери и сказал, что срок службы его продолжен и прибыл он только на побывку: часок-другой и обратно. И будто бы той же ночью Реджеб явился к Мохсуну, разбудил и начал выспрашивать такое, что нормальному человеку даже и в голову не придет.

Ну, к примеру:

— На какой машине Рузгяр ехала на станцию? (Будто в колхозе есть еще машина, кроме той, что Мохсун водит.)

— Какое на ней было платье? Какой платок?

— В машине ни с кем не говорила?

— Встретилась она с кем-нибудь на вокзале?

— Кто еще сел в вагон, в котором она поехала?

И даже такое ляпнул:

— А мужчина в черном костюме не влезал в тот вагон?

Словом, бред какой-то. Потом будто бы Реджеб ни с того, ни с сего сказал вдруг Мохсуну, что это он сам видел тогда, как от Физзы выходил один в черном костюме. Сказал и пошел в милицию. А еще говорят, будто видели его в ту ночь у калитки Физзы — сидел на камне и рыдал, ну, это-то уж сплошная выдумка. В Бузбулаке издавна так: начнут о чем-нибудь судачить, не успокаиваются, пока не выходит настоящая сказка по всем правилам. Не могут у нас в Бузбулаке без сказок, никак не могут; хоть в каждый дом телевизор ставь, на каждой улице фонари вешай… Конец сказания о Рузгяр и Реджебе лишний раз подтверждает это.

Вернувшись из Баку, девушка бросилась в район: всю ночь прорыдала она под дверью предварилки, где сидел взятый под стражу Реджеб; целую неделю потом, голодная и холодная, не отходила от тех дверей. И прочее, и тому подобное…

Рузгяр будто бы подавала заявление, просила, чтоб Реджеба выпустили, только Реджеб не вышел. Сказал, если выйду, убью тебя, на куски изрежу, собакам скормлю. Словом, такой вот конец. Разбери: где кончается правда, где начинается сказка. А Рузгяр, пролившая реки слез, поклявшаяся у дверей тюрьмы, что до смерти не выйдет замуж, давным-давно замужем, и по улицам Бузбулака бегают ее ребятишки…