Репортер

— Она не верит, что у нас все кончилось?

— Не верит.

— Ты ее по-прежнему любишь?

Иван достал «Яву», тщательно размял сигарету, с ответом медлил, потом, собравшись, молча кивнул и, словно бы пересиливая нечто, ответил:

— Да.

— Ты это сказал мне? Или себе?

— Не знаю. Меня объял ужас, когда Оля и ее мать получили сообщение от этой самой Томы, что ты ворожишь над ее фотографиями… Нельзя любить человека, если не веришь ему… И его друзьям…

— Я не друг… Я — женщина.

— Что, женщина не может быть другом?

Лиза закурила новую сигарету и, подняв на него свои серые глаза, спросила:

— Думаешь, мне легко быть твоим другом?

— Хорошо постриглась.

— Ты же любил, чтобы я стриглась коротко…

— Времена меняются, Лисафет… Почитай стихи…

— Новые?

— Да. Лиза читала очень тихо, как бы рассказывая:

Ты исчез очень рано,
Ты ушел на рассвете.
Негатив неудачи
Майским солнцем засвечен.
А костюм Коломбины
Брошен был на кровать,
Ночь исчезла бесследно,
Но не хочется спать.
Если с каждой потерей
Мы теряем по сну,
Я отныне, наверно,
Никогда не усну.

Иван вздохнул:

— Поедем на вокзал, а? Там пол-литра можно у таксистов купить… Так захотелось жахнуть, что просто сил нет…

— Когда Оля должна рожать?

— Я по-вашему считать не умею…

— Наверное, в сентябре, — сказала Лиза. — У меня такое предчувствие.

Иван снова погладил Лизу по щеке; она круглолицая, щека словно отлита для его ладони. Лиза мучительно оторвалась от его руки, попросила у официанта еще чашку кофе, достаточно неестественно глянула на часы; поняла, что Иван заметил это, усмехнулась:

— Знаешь анекдот про безалкогольную свадьбу?

— Нет.

— Встает тамада, обращается к молодым: «Дорогие супруги, милые гости, ну-ка, нащупаем вены… Нащупали? Приготовим шприцы! Готовы? Горько!»

— Могильный юмор.

— Да уж, не Джером К. Джером… Где же Гиви?

— Я тоже начинаю волноваться…

— Не знаю почему, но мне кажется, что эта самая Тамара и те, кто с ней связан, готовы на все. Ты нащупал какое-то средостение и, незаметно для самого себя, скорее всего неосознанно, ступил ногой в гадючник… Когда Тамара сказала: «Доченька, ты посоветуй своему дружку: не стоит меня замать, это ему горем обернется», — мне стало не по себе… Иван досадливо махнул рукой:

— Что она может сделать?

— Тебе — ничего. А Ольге?

Иван положил на край стола спичечный коробок и, резко поддев его большим пальцем, посмотрел, какой стороной упал.

— Сходится, — сказал он. — Порядок… Если я не смогу вернуть Ольгу, попрошу тебя снова стать моей подругой… Слово «жена» у меня теперь прочно ассоциируется с понятием «несвобода».

— У меня тревожно на душе, Иван… Честное слово… При всех моих недостатках — флегма, лишена склонности к истерии, — я ощущаю в воздухе что-то тревожное… И как раз в это время пришел Гиви.

— Люди, тут дают что-нибудь поесть? — спросил он. — Я намотался за эти два часа, как олень…

— Яичницу, думаю, сделают, — сказала Лиза. — Рассказывай скорей, что было…

…Тамара поехала в Мытищи, там зашла в клуб культуристов, поговорила с тренером Антиповым и, не отпустив такси, вернулась домой. Бросив занятия, Антипов отправился на Красноармейскую, в дом сорок, в квартиру, где живет Бласенков, Виталий Викентьевич. Пробыл у него минут десять и вернулся к себе; когда Гиви попросил записать его в члены клуба культуристов, Антипов ответил, что здесь принимают только местных, «да и потом, в вашем народе наш спорт не популярен, не выдержите нагрузок».

После этого Гиви поехал в милицию; заместителем начальника угрозыска, по счастью, был однокашник, капитан Хмелев, он-то и помог справкой: Бласенков Виталий Викентьевич, пенсионер, привлекался в сорок пятом по недоброй памяти пятьдесят восьмой статье, пункт первый, измена родине; судила, однако, не тройка, а трибунал; с сорок третьего по сорок пятый Бласенков служил у Власова, был инструктором в пропагандистском лагере Дабендорф Русской освободительной армии, освобожден по амнистии в пятьдесят третьем…

Гиви говорил громко, жестикулируя, уплетал глазунью из трех яиц, и ни он, ни Иван с Лизой не обратили внимания на двух молодых людей, которые устроились возле двери, попросив кофе и пирожных; «наполеоны» ели сосредоточенно, а вышли — расплатившись заранее — лишь после того, как убедились, что беседа трех друзей закончилась.

(Молодые люди были культуристами Антипова; старшему было двадцать четыре года, Антипов Игорь, брат тренера; младшему только что сровнялось двадцать, Леня Шевцов, оба работали грузчиками в гастрономе.)

XVII