Рерих

В «Листах дневника» Николай Константинович писал о Блоке: «Помню, как он приходил ко мне за фронтисписом для его «Итальянских песен», и мы говорили о той Италии, которая уже не существует, но сущность которой создала столько незабываемых пламенных вех. И эти огни небывалые, и гремящие сферы, и светлый меч, процветший огнем, — все эти вехи Блок знал, как нечто реальное. Он не стал бы о них говорить аптечными терминами, но принимал их внешнюю несказуемость и внутреннюю непреложность».

Общественная деятельность Рериха неизбежно должна была привести к знакомству с Горьким. Первые деловые свидания художника и писателя состоялись в издательстве Сытина и в редакции журнала «Нива», а затем они познакомились домами и стали бывать друг У друга.

Николай Константинович высоко ценил писательский талант Горького, обращался к нему за советами. В архиве Алексея Максимовича хранится письмо художника, датированное 4 ноября 1916 года: «Дорогой Алексей Максимович, досылаю Вам корректуру. За все замечания Ваши буду искренне признателен. Хорошо бы повидаться; в словах Ваших так много озона и глаза Ваши смотрят далеко. Глубокий привет мой Марии Федоровне. Сердечно Вам преданный Рерих».

Интересны некоторые воспоминания художника о Горьком: «Помню, как однажды, когда в одной большой литературной организации нужно было найти спешное решение, я спросил Горького о его мнении. Он же улыбнулся и ответил: «Да о чем тут рассуждать, вот лучше вы, как художник, почувствуйте, что и как надо. Да, да, именно почувствуйте, ведь вы интуитивист. Иногда поверх рассудка нужно хватить самой сущностью».

Николай Константинович и Горький ощущали свою эпоху как эпоху коренных исторических перемен. Но, конечно, каждый из них по-особому отражал в своем творчестве борьбу за лучшее будущее родной страны.

В искусстве Николая Константиновича перед войной 1914 года с особой силой прозвучала тема возмездия, впервые раскрытая в полотне «Ангел последний» (1912). Над объятой пламенем землей, в багряных облаках — апокалипсический ангел, воздающий по заслугам за все содеянное зло, а на далеком горизонте — сверкающие зарницы как бы оповещают о новой жизни на очищенной от скверны планете.

Катастрофы, несчастья, казалось бы, были чужды общему направлению творчества Рериха и его взглядам на искусство. И все же мотив суровой кары, отражая несогласие художника с существующим положением вещей, органически вошел в его живопись.

Почти одновременно с картиной «Ангел последний» появляется полотно «Меч мужества» (1912). Ангел принес спящей у врат замка страже меч. Пришел срок во всеоружии встретить врага.

Рерих как бы провидит зарево военных пожарищ. В его «Листах дневника» имеется такое замечание: «Спящим стражам приносится меч. «Меч мужества» понадобился. Приходят сроки. Тогда же и в начале 1914 года спешно пишутся «Зарево» с бельгийским львом, «Крик змия», «Короны» — улетевшие, «Город обреченный» и все те картины, смысл которых мы после поняли».

Жуткое впечатление производит картина «Город обреченный». Громадный зеленый с красным змий обвил кольцом городские стены, закрыл наглухо все выходы и вот-вот сомнет в своих смертоносных объятиях каменные твердыни. А. Ремизов под впечатлением произведений Рериха создал цикл стихотворений. В стихотворении, по священном «Городу обреченному», он писал:

Обреченный, в западях у змия, стоял обложенный город.
А еще долго никто ничего не знает и не чует беды —
люди пили и ели,
женились и выходили замуж.
И когда пришел час, забили в набат, —
а уже никуда не уйти!

Интересно, что Горький, желая иметь картину Рериха, выбрал не реалистический пейзаж или произведение на историческую тему, а как раз это символическое полотно.

«Зарево»… Все небо объято багряным заревом пожарищ. У средневекового замка, перед поверженным львом, стилизованным под бельгийский герб, застыла фигура воина. Его меч и щит упираются в землю. Они бесполезны перед огненной стихией. Остается лишь смерть на посту чести.

«Короны»… Скрестились мечи трех королей. Они клянутся в верности военному союзу. Но, знать, не на правое дело подняты мечи, и не будет королям удачи. Снялись с их голов короны и уплывают в небесную даль.

И наконец, «Дела человеческие»… На краю голого утеса группа беспокойных людей в старинных одеяниях. Люди чем-то потрясены и что-то горячо обсуждают. Взметнув вверх руки, взывает к небу убеленный сединой старец, а другой сокрушенно рассматривает развалины низлежащего города.