Рерих. Подлинная история русского Индианы Джонса

И как будто бы все было неплохо. «Роберт Харше приехал с приглашением музейного тура по Америке»[254], – вспоминал впоследствии Рерих. Этот проект, предложенный директором Чикагского художественного института, сулил художнику путешествие по США. Турне должно было стать не только полномасштабным представлением русского автора американской публике, но и финансовой удачей. В каталоге, выпущенном к турне, один из видных американских критиков Кристиан Бринтон написал максимально лестные слова: «Искусство Николая Рериха и его коллег также во многом обязано чистотой тона и линейной целостностью традициям ранних византийцев. Его таинственность, его страстность, его сияющий хроматический нимб можно найти в миниатюрах анонимных мастеров Киева, Новгорода, Москвы и Владимира, а также на фресках, которые сияют со стен многих украшенных зелеными или голубыми куполами лавр»[255]. Бринтон был выбран Рерихом не случайно – он был критиком, специализировавшимся на художниках-эмигрантах из славянских стран. Также Бринтон имел и репутацию успешного продавца русского искусства в Штатах. Не имея собственной галереи, Бринтон фактически выступал коммивояжером, работающим за счет комиссионных (для выставок-продаж советского искусства), под 10 % от продажи[256].

Первая выставка Рериха должна была открыться в Кингор-галерее на блестящей Пятой авеню Нью-Йорка. Это выглядело началом триумфального шествия. Слова Селивановой: «Почти в каждом городе картины покупались для частных коллекций и музеев»[257], написанные всего три года спустя после высадки на американский берег, кажутся такими успокаивающими.

Но, несмотря на любопытство посетителей, выставка принесла не те результаты, о которых мечталось. Потому-то Елена Ивановна пишет сыну 12 января 1921 года: «Выставка продолжает привлекать толпы. В субботу было около тысячи пятисот человек. Но продаж больше не слышно. Застой продолжается. Никто ничего не продает. Все удивляются, что у нас продано две вещи. Куплено: “Дворец Голицына. Хованщина” и “Терем Садко с видом на Псков”»[258].

Скромные продажи едва покрывали текущие расходы. А потом совсем прекратились. Американский адвокат художника Генри Слободин стал посылать ему тревожные записки: «Дорогой профессор, у меня был телефонный разговор с мистером Россом из “Отеля художников”. Он говорит, что вы должны ему до 1 октября $500,00 арендной платы и $52,12 за некоторые сборы за сентябрь. В общем, вы должны ему до 1 октября $552,12. Пожалуйста, пришлите мне чек на $500,00 и еще один чек на $52,12 (если вы должны его), и я улажу этот вопрос, получив от мистера Росса квитанцию в полном объеме на ваш счет»[259].

Долг за гостиницу накопился, потому что имевшиеся деньги были потрачены на учебу сыновей в американских университетах. В этом чрезвычайном положении Рерих отдает в банковский залог свои картины, но такая сделка тоже могла быть лишь отсрочкой.

Почему же американский «бизнес-план» провалился?

Причина проста – Рерих рассматривал Америку лишь как транзитную точку перед путешествием на Восток по Тихому океану. В воображении он нарисовал себе чересчур идеальную картину. В ней его полотна продавались задорого и помногу, на эти деньги оплачивалось бы и обучение сыновей в Гарвардском и Колумбийском университетах, и трансконтинентальное путешествие с женой в Мадрас (и его пригород Адьяр).

Мечта не становилась явью. Путешествие оказывалось весьма затратным. И даже самый скромный вариант, о котором он раздумывал еще в Сердоболе, – поездка в штаб-квартиру Теософского общества в Мадрасе в качестве рядовых членов братства, сейчас казался почти неосуществимым. Ну и самое важное – Америка первой четверти XX века сильно отличалась от Европы. Культа искусства здесь не существовало.

Американский исследователь Роберт Уильямс драматично описывает положение Рериха в тот момент: «…он был просто еще одним нищим русским художником-эмигрантом, вынужденным заложить свои картины в банк на Пятой авеню; он был по уши в долгах перед банком, домовладельцем, юристами и типографом, составлявшим каталог для выставки в галерее Кингор. Продажи его произведений едва покрывали расходы на жизнь. Кроме того, банк угрожал выставить его картины на продажу, и сын Рериха, Юрий, написал из Гарвардского колледжа, что у него остался последний доллар»[260].

Чтобы русскому эмигранту достичь успеха среди богатой американской клиентуры «эпохи джаза», надо было быть, пожалуй, Николаем Фешиным, который обрел нишу в написании парадных портретов представительниц высшего американского общества. Но отнюдь не таким сложным визионером, каким был Рерих, не отличавшийся гибкостью в выборе тем своих картин.

Для надежд места, кажется, уже совсем не оставалось: но тут появились новые знакомые – семейная пара Морис и Зинаида Лихтман-Фосдик. Оба они говорили по-русски и уже вполне удачно адаптировались в США. Так же как и Рерихи, эта чета была «новыми эмигрантами», без знакомств и богатых выгодных связей.