Решающее лето

— Неужели ты воображаешь, — начал я, — что я соглашусь взять в жены женщину, которая превратилась в комок нервов и к тому же станет прекрасной приманкой для всякого рода сплетников и шантажистов? Ибо именно это случится, если ты, не дай бог, осуществишь свой идиотский план.

— А ты подумал о Чармиан? — беспомощно выкрикнула она.

— Да, подумал. Вчера вечером я почти решил не вмешиваться, сделать вид, что я ничего не вижу и ничего не знаю. Я думал о Чармиан, думал о тебе и о себе. Но сегодня утром, когда он не вышел к завтраку, я понял, что это невозможно. Нельзя так просто посягать на жизнь человека, моя родная, сколь благородной ни казалась бы тебе цель.

Она вдруг рассмеялась, но тут же притихла.

— Теперь решение принял я, оно бесповоротно, и тебе придется подчиниться. Мы должны оставить в покое Чармиан. Эван заслужил тюрьму, он ее получит, и Чармиан будет его ждать. Здесь мы бессильны что-либо изменить. Но она решила расстаться со свекровью, следовательно, есть надежда, что она хоть немного придет в себя, а через год всякое может случиться.

— А если не случится? — спросила Элен.

— Тогда мы просто перестанем думать об этом и постараемся быть счастливы вдвоем. Я не могу всю жизнь нести на себе бремя забот Чармиан. Если я сделаю это, я испорчу жизнь тебе. А для меня ты сейчас самое главное.

Она подошла поближе и, прижавшись лицом к моему плечу, прильнула ко мне своим внезапно ослабевшим телом. Я поцеловал ее. Она подняла голову и посмотрела на меня.

— Ты фантастическая дуреха, ты это знаешь? Неужели ты вообразила, что способна решиться на такое?

— Но ведь ты почти поверил, — ответила она, защищаясь. — Клянусь, я не думала об этом, я ничего сознательно не замышляла. Он попросил снотворное, я дала ему. Когда у меня возникло подозрение, что он не принимает таблетки, а собирает их, я подумала — ну и пусть, может, это к лучшему. Нет, я не могу больше об этом говорить. Временами мне казалось, что все это моя чудовищная фантазия, и тогда мне становилось легче.

— Ну вот, теперь ты снова можешь меня любить или не любить, как тебе вздумается, — сказал я. — Самое страшное уже позади, совесть твою ничто уже не будет мучить. А теперь мы вернемся в дом и покончим со всем этим.

— А если он откажется уехать?

— Он не откажется, — ответил я.

Стараясь избежать встречи с Чармиан или миссис Шолто, мы поднялись в комнату Эвана. Она была пуста. Я высыпал из пепельницы таблетки в ладонь, спустился вниз и бросил их в унитаз. Затем я вернулся к Элен, и мы стали ждать.

Минут через десять вошел Эван, что-то насвистывая себе под нос; увидев нас, он застыл от неожиданности.

— Хэлло! Что вы здесь делаете?

— Мы пришли поговорить с тобой, — ответил я.

— Что ж, присаживайтесь. Сигареты на приемнике. Не садись в это кресло, Клод, оно очень низкое, у тебя затекут ноги. — Он принялся искать сигареты, но так и не нашел их. — Куда я их положил… — Взгляд его, скользнув по этажерке, остановился на пустой пепельнице. — Куда, черт побери…

— Я выбросил их, — сказал я.

Он круто повернулся и уставился на меня.

— Ты выбросил мои таблетки? Зачем?

— Их было слишком много.

Кровь отлила у него от лица, и он побледнел. На какое-то мгновение он застыл в неестественной позе, как дети во время игры застывают на месте, как только прекращается музыка.

— Я давала тебе каждый вечер таблетку мединала, — начала Элен. — Зачем ты собирал их?

Эван тяжело упал в то самое низкое кресло, против которого предупреждал меня. Колени его смешно торчали в стороны.

— Не знаю. Я подумал, они могут пригодиться. — Бледное лицо Эвана чуть порозовело. — Будь добр, Клод, дай мне сигарету. — Руки у него так тряслись, что он с трудом выудил сигарету из пачки, которую я ему протянул. — Должно быть, надеялся свести счеты с жизнью. Прости меня, Нэлл.

А затем, сначала медленно и неохотно, он начал рассказывать. Он говорил об ужасных последних неделях, о стыде, отчаянии и паническом страхе, охватывающем его каждый раз, когда он думал о суде и ждущей его тюрьме.

— Вы не знаете, что такое видеть каждую ночь один и тот же сон, когда даже во сне тебя преследует то, о чем ты постоянно думаешь в течение дня, что значит не знать покоя ни днем, ни ночью… Потом я уже боялся уснуть и боролся со сном как только мог…

Он говорил о Чармиан, о своей матери, но больше всего он говорил о Лаванде. Казалось, если не считать самого себя, больше всего ему жаль было молодого механика. Я искренне страдал за Эвана, но я знал, что помочь ему невозможно. Знал это и он сам. Элен, не выдержав, подошла к нему и, сев на подлокотник кресла, обняла за шею. Он прижал ее руку к своей груди и, продолжая говорить, легонько похлопывал ее по руке. Потом, заглянув Элен в лицо, сказал: — У тебя глаза янтарные, как доброе пиво. Ты заметил, Клод? — Взгляд его скользнул по стенам комнаты и остановился на мерно тикавших часах. — Что дальше? — спросил он.

— Я хочу, чтобы ты поехал со мной, — сказал я. — Поживешь пока у меня. Согласен?

Он закрыл глаза и развел руками.