Решающий шаг

Русоголовая хотела сказать: «О себе печалься! Вы уедете — другие найдутся!» Но какая-то тревога, поднявшаяся из сокровенного уголка души, не позволила ей шутить. Эта тревога мелькнула и на побледневшем лице Айны.

Глава двадцать четвёртая

Ковер, который Айна закончила три дня тому назад, был разостлан у очага, против двери. Мама выспалась и теперь, поджав под себя ноги, сидела на нем и пила чай.

Опорожнив один чайник, она принялась за другой. Из-под ее тяжелой шапки градом струился пот, стекал по пухлым щекам на губы, на подбородок. Чай разморил ее. Концом головного платка Мама вытерла потное лицо, потом взяла обеими руками подол платья и помахала им; приподняв пальцем шапку, почесала голову, но этого показалось ей мало. Она сняла шапку, — на лбу, у края волос, ясно обозначился красный рубец.

Расшивая воротник халата, Айна украдкой наблюдала за мачехой. Видя, что она пришла в благодушное настроение, Айна решила поговорить с ней.

— Мама! — тихо заговорила она.

Мачеха, придержав пиалу, которую она вертела в руках, чтобы остудить чай, подняла глаза на Айну. Та сидела потупившись. Сделав подряд несколько глотков, Мама отозвалась равнодушным голосом:

— Что, дочка?

Айна невесело улыбнулась и с трудом проговорила:

— Мама, вы... сватаете меня?

Вопрос Айны, казалось, не произвел никакого впечатления: Мама вытянула левую ногу и стала звучно глотать чай. Но вдруг она отставила пиалу и с удивлением вытаращила на Айну глаза:

— Разве пристало девушке задавать такие вопросы? Ты зачем это спросила?

— Ай, так себе... Мне показалось...

— Это тебя не должно касаться.

— Конечно, мама... Но только...

— Эй, девчонка, не стыдно тебе? Как можно не доверять матери!

Сердце Айны было истерзано. Ей хотелось резко ответить, но она знала, что только лестью можно от нее чего-нибудь добиться.

— Да нет, мама, ты не так меня поняла. Я ведь знаю, что ты вырастила меня и не сделаешь мне худого.

Мама сразу смягчилась и стала хвастаться:

— Ой, и не говори! Чего только я не перенесла, пока ты поднялась. Сколько я потрудилась!

— Я тебе благодарна, мама.

— Да, как бы там ни было, я думаю, что настало время и мне отдохнуть.

Слово «отдохнуть» имело для обеих разный смысл. «Я потрудилась, но теперь приду к изобилию», — мечтала Мама. «Мачеха хочет обменять меня на богатство, чтобы больше есть и спать», — думала Айна. И она голосом, в котором прозвучала мольба и тоска, воскликнула:

— Мама!

Удивленная мачеха медленно повернула голову:

— Э... э... девчонка... Что это сегодня с тобой?

— Не продавайте меня!

— Фу, глупая! Что ж, ты век будешь оставаться незамужней?.. А, да провались ты! — вдруг рассердилась Мама. — Не наследницей же тебе быть!

Айна с трудом проглотила слюну:

— Но ведь он — вдовец, с ребенком!

— Ах ты, дрянь девчонка! Что ж из того, что вдовец? Он — почти ровесник тебе, и кибитка у него — всем на зависть, как город!

Айна заморгала влажными глазами:

— Не надо мне кибитки, ничего не надо!

— Пошла вон, чтоб тебе отрезали голову! Нечего сказать, нашла разговор. Разве у твоего отца не было ребенка, когда я выходила за него? Разве я когда-нибудь тяготилась тобой? А ты еще плачешь, когда тебя выдают за хорошего человека. Не ценит добра, чтоб ей отрезали голову!.. Ну и плачь! Поди колючками глаза утри!

Айна, всхлипывая, стала упрашивать:

— Мама!.. Кто же у меня есть, кроме тебя!.. Сжалься надо мной! Не бросай в огонь своими руками!

— Замолчи, ужаленная змеей! Я хочу тебе счастья! А ты тут...

Айна прервала ее:

— Не хочу я такого счастья!

— Ты сейчас плачешь, а там благодарить будешь! И я когда-то лила слезы.

— Мама, не мсти за себя!

Мама вздрогнула. Вдруг она швырнула на ковер пиалу, из которой пила, и крикнула:

— Ах ты, чтоб тебе остригли башку! Чтоб тебя на куски изрубили! Я ей добра желаю, а она вон какие слова...

— Лучше быть на куски изрубленной, чем попасть в кибитку постылого!

— Замолчи! Я знаю, что делаю!

Айна долго сдерживалась, но теперь она дала волю своему гневу. Она хорошо помнила, как мачеха в детстве трясла ее за плечи и приговаривала: «Почему ты не пропала, противная!» Тогда лицо ее становилось таким же злым, как сейчас. Она угрожала Айне: «Ух ты, дрянь этакая! Вот погоди — продам тебя самому скверному!» Может быть, у Мамы и не было такого намерения, но Айне теперь казалось, что это было давним решением. И она, наполнив свои слова ядом, сказала:

— Если б ты была родной матерью, то пожалела б меня! Со своей Соной ты, конечно, так не поступишь...

Тогда Мама, задрожав от обиды, запричитала:

— Правду говорят: «Платой неверного будет черная сабля». Так-то ты платишь мне за все, что я для тебя сделала! И в холод и в зной нянчилась с тобой, недоедала, недосыпала, только бы никто не бросил упрека, что я не родная мать... — Горло у нее перехватило, глаза наполнились слезами.

Обе заплакали.

— Мама! — снова взмолилась Айна, протягивая руки.

Но мачеха оттолкнула ее:

— Убирайся прочь, чтоб тебе не видеть светлого дня до самой смерти!

Айна со стоном упала на ковер и зарыдала.

Глава двадцать пятая