Решающий шаг

Начался беспорядочный шум. Артык не мог уже больше спать; приподнявшись на локте, он осторожно отвел край килима. Теперь из своего темного угла он мог не только слышать, но и видеть всю веселящуюся компанию.

Отказывался пить Баллы, сын Халназара. Тогда его решили напоить силой. Баллы сопротивлялся, его держали за руки и лили ему в рот водку. Проглотив несколько глотков обжигающей жидкости, он вырвался и вскочил, задыхаясь, словно проглотил раскаленные угли. Его снова усадили, дали выпить воды. Рядом с Баллы на ковре сидел тот самый молодой человек в красном халате. Это был Атаджа, сын городского купца Котура. Баллы стал ругать его:

— Ты, сосунок, не облизанный матерью. Во всем ты виноват! Погоди, сын свиньи, я с тобой рассчитаюсь!

— Что ты — невинности лишился, что ли? — возражал Атаджа. — Выпил — увидел рай. Чего вопишь?

Как понял Артык из обрывков разговоров, Атаджа был хозяином пирушки. Устроить попойку его заставила простая причина: из-за неуплаты налогов было задержано восемь вагонов пшеницы, приготовленной для отправки в Андижан, Маргелан и Джизак. Если бы ему удалось получить бумажку от волостного с подтверждением уплаты налогов, толмач сумел бы продвинуть вагоны.

Все набивали рты сочным пловом. Чайханщик Джумадурды суетился вокруг гостей. Пиалы вновь и вновь наполнялись вином.

Куллыхан приподнялся на одно колено:

— Пью за здоровье Хуммета-волостного!

Волостной Ходжамурад поднял свою пиалу еще выше:

— Призываю выпить за здоровье его величества белого падишаха!

По очереди стали пить за здоровье царя, генерал-губернатора края, уездного начальника и всех сидящих. Баллы свалился после третьей пиалы. Лица у всех покраснели, глаза налились кровью, движения стали неуверенными. Жуя плов, Куллыхан половину ронял на скатерть. Когда Бабахан закашлялся, рис изо рта у него полетел в лица сидящих напротив.

Артыка уже мутило от запаха водки, от всего, что он видел, но он продолжал смотреть.

Ходжамурад бросил блестящую саблю и крикнул:

— Эй, молодушка из Ахала, чалу! (Чал — напиток из верблюжьего молока)

Грубая матерная брань повисла в воздухе. Грузный Хуммет, надувшись, выругал Атаджу:

— Сын свиньи, барышник! Это и есть все твое угощение?

Атаджа захлопал в ладоши:

— Водка найдется, если б ты даже захотел искупаться в ней... Эй, Джумадурды, принеси побольше!

Бабахан бессвязно бормотал:

— Тащи, сын вагонщика знает, что делает... Делай так — и все твои просьбы исполнятся. А этот сын дурака, блеет без молока...

Полупьяный Ходжамурад уставился на него мутными глазами:

— Кто этот негодяй? Кто блеет без молока, говори!

— Продай, — говорю ему, — своего жеребца Ходжамураду-волостному за сто рублей. Он тебе в другом деле поможет. А он несет всякий вздор. Говорит — за пятьсот не отдам!

— Да ты о ком?

— Да об Артыке, вот ей-богу!.. Об Артыке Бабалы.

Ходжамурад засмеялся:

— Теперь его гнедой бесится у кола подле моей кибитки...

Артык, и без того думавший: «Это не водку, это кровь дейханина пьют!» — чуть не задохнулся от ярости. Он откинулся назад и долго лежал без движения. «Что делать? Броситься в середину, перебить посуду, схватить за горло?.. Кого?.. Старшину Бабахана? Ходжамурада?.. Но к чему это приведет? Не сегодня, так завтра попадешь к ним в лапы».

Понемногу к Артыку вернулось спокойствие.

Между тем шум в комнате нарастал. Прислушавшись, Артык понял, что произошла ссора между Куллыханом и толмачом. Обидевшись на какое-то слово, хромой писарь кричал:

— Повтори, что ты сказал, собака!

Откинув край килима, Артык снова прильнул глазом к щели. Куллыхан выхватил из кобуры револьвер. Толмач подался к нему:

— Ну, не выстрелишь — бабой будешь!

Куллыхан спустил курок, но волостной Хуммет успел толкнуть его под локоть. Грохнул выстрел. Голубой дым потянулся кверху, вслед пуле, ударившей в потолок. На звук выстрела прибежала Айсолтан:

— Ой, что случилось?

— Куллыхан подстрелил ворону!

Все засмеялись. Этот выстрел, крики толмача, ругань писаря никого особенно не обеспокоили. Только Баллы, подняв голову, повел вокруг мутными испуганными глазами. Бабахан, держа пиалу, наполненную водкой, встал пошатываясь.

— Айсолтан, выпей за мое здоровье, — обратился он к женщине и уронил пиалу.

Его стало рвать, и женщина кинулась подставлять таз. Усы Бабахана обвисли, слиплись. Мерзкий запах ударил в лицо Артыку.

Толмач, распушив усы, пристально посмотрел на сына торговца и как ни в чем не бывало сказал:

— Атаджа, вели принести карты!

Посуду убрали. На ковер упала колода нераспечатанных карт. Пьяные фигуры задвигались, рассаживаясь в круг, руки полезли в карманы, вытаскивая и роняя деньги.

Хуммет начал метать банк. Баллы, никогда не видавший картежной игры, смотрел на все непонимающими глазами. Толмач, взяв свою карту, взглянул на него и сказал:

— Бери карту, чего глаза вылупил!

— Куда ему! — усмехнулся Хуммет. — У него еще молоко на губах не обсохло.

Баллы обидели эти слова, его рябое лицо скривилось в жалкой улыбке.

Когда Хуммет раздал карты, Бабахан бросил поверх банка свой толстый бумажник:

— Давай!

Хуммег протянул ему вторую карту.

— Давай еще! Еще одну!

— Сгоришь!