Решение об интервенции. Советско-американские отношения, 1918–1920

Джордж Кеннан Решение об интервенции. Советско-американские отношения, 1918—1920

George F. Kennan

Decision to intervene

Soviet-American Relations

Пролог

Велик был год и страшен год по Рождестве Христовом 1918, от начала же революции второй. Был он обилен летом солнцем, а зимою снегом, и особенно высоко в небе стояли две звезды: звезда пастушеская – вечерняя Венера и красный, дрожащий Марс.

М.А. Булгаков. «Белая гвардия»

Март 1918 года ознаменовал начало последнего кризиса Первой мировой войны. Предыдущей осенью на союзников обрушились два бедствия: сокрушительное поражение итальянцев на реке По и, что еще хуже, события в России – крах российского военного сопротивления, петроградский триумф большевиков и фактический выход России из рядов воюющих держав. Всю зиму, пока немцы и большевики торговались в Брест-Литовске об условиях мира, на Западном фронте царило относительное затишье. Ни для кого не было секретом, что немцы массово перебрасывали войска и транспорт с востока на запад, готовясь к тому, что, как они надеялись, станет сокрушительным и решающим наступлением против союзных войск во Франции.

В Лондоне и Париже, несмотря на ожесточенное упорство, порожденное тремя с половиной годами войны, ощущалось скрытое и мрачное предчувствие, вызванное осознанием численного превосходства, которое немцы теперь смогут накопить на западе. Тем не менее союзники вовсе не растеряли решительности – даже совсем наоборот. С одной стороны, альянс прекрасно понимал, что это последнее усилие агонизирующей Германии и в случае успешного его сдерживания худшее останется позади; с другой – такое положение дел сулило по крайней мере еще один год военных действий и новые жертвы устрашающего масштаба.

Эта ужасная перспектива, наряду с относительно вынужденным спокойствием на фронте, сильно действовала на нервы всем, кто так или иначе был связан с ведением войны: длительное напряжение просто не могло не сказываться на психике. Люди, переутомленные работой сверх всякой меры, ощущали себя полностью измотанными. Это проявлялось в повышенной раздражительности, излишней ранимости и время от времени в потере гибкости при принятии решений. Безропотно и упорно выполнявшим свой служебный долг военным порой было сложно по-новому оценивать собственное положение. Февраль месяц стал свидетелем весьма болезненной и глубокой корректировки структуры высшего командования британцев. Напряженные и даже почти неудовлетворительные военные отношения союзников также оставляли желать лучшего. Вследствие нескончаемой череды взаимных обид, подозрений, недоразумений и политических маневров их раскачивало то в одну, то в другую сторону. Невзирая на всю формальную титульность и институциональные условия, о полномерном достижении незыблемого принципа военного вертикального единоначалия не могло идти и речи.

В 4:30 утра 21 марта, после особенно зловещей ночной тишины, британский участок фронта оказался внезапно накрыт оглушительными залпами 6000 немецких орудий: началось страшное весеннее наступление[1]. Эта величайшая военная операция из когда-либо проводившихся в то время была задумана для того, чтобы отделить британский сектор от французского и вывести немецкие войска к морю. Вся тяжесть атаки легла на британцев, уже измотанных годами непрекращающихся потерь и самопожертвований. В течение последующих 40 дней это стоило британской армии во Франции примерно 300 000 потерь личного состава (то есть более четверти всех сил). Пока еще никто не предполагал, что только к середине июня ситуация будет стабилизирована и состояние крайней опасности окажется позади.

Неудивительно, что с началом этого наступления в высшем военном руководстве Великобритании проявились некоторые нотки отчаяния, вызванные невозможностью возрождения Восточного фронта в связи с потерей российского военного потенциала, ранее принимавшегося в расчет. Теперь судьба всей войны висела на волоске. Баланс представлялся настолько тонким, что, возможно, даже символическое возрождение сопротивления на востоке, даже малейшее отвлечение внимания и ресурсов Германии с Западного фронта могли бы определить победу или поражение. Любой ничтожный шанс на то или иное развитие событий подлежал рассмотрению, каким бы слабым и неправдоподобным он ни казался.