Решимость: почти святой Брайан

– Свет и тьму. Сложно сказать как это. Моргана пусть танцует. Я приму её завтра.

«Если завтра для тебя наступит», – подумал Роджер.

В храме Роджер тихонько прошептал ему, что у него один глаз почти полностью чёрен, а другой совершенно нормален, разве что зрачок очень уменьшился и постоянно пытается расшириться, но ему будто что-то не даёт и он сужается обратно.

– Значит, это правда, – тихо отвечал Брайан. – Мой мозг умирает. Одним глазом я вижу ослепительный свет, а другим – почти полную тьму. Именно вижу, потому что я не ослеп. Думаю, мне осталось совсем немного. Роджер, я хочу, чтобы Бенедикт занялся Ньоном на моём месте. И хочу, чтобы вы: ты, Уоррен и Моргана, помогали ему так же, как мне.

– Брайан… – прошептал Роджер, опять давясь слезами.

– Помоги мне встать на колени. Я буду молиться. Жаль, что я не вижу этой красоты. Алтарь так прекрасен.

Брайан с трудом нащупал свой крест и поднёс его к лицу. Молитва творилась как никогда легко. Очень легко молиться, когда знаешь, что умрёшь совсем скоро, когда знаешь, что сделал всё, на что был способен, когда уверен, что выполнил свою миссию на земле.

Жаль было оставлять их.

Следующим утром он, проснувшись резко, и по привычке сразу встав с постели, распугал монахов, приставленных к нему.

Зато совсем скоро понял, что, несмотря на ярчайший свет в одном глазу, из-за которого невыносимо тяжело дышать и двигаться, другой глаз видит реальность, разве что воспринимает как кромешную тьму. Брайан поэкспериментировал; он попросил развести огонь поярче и выяснил, что нечётко, слишком близко видит пламя.

Казалось, что выколи он себе один глаз – другой будет видеть как раньше. Это определённый знак.

К нему вошли почти все родственники мужского пола.

Сильвертон, как и ожидалось, потребовал отослать Моргану.

– Она тебе тоже нравится, – сказал Брайан. Раньше он бы схлопотал за это от отца, несмотря на сан. Но сейчас он считался святым, он умирал, и мог говорить правду, как она есть, отбросив такт и куртуазность недомолвок и умолчаний. – Моргана Аргиад, эскортесс, умертвившая твоего сына, нравится тебе как женщина, и ты понимаешь, что ничего не можешь с этим сделать. Это тебе неприятно, любой поймёт. Ты предпочитаешь, чтобы над тобой властвовала только одна женщина и, желательно, менее властвовала, чем ты над ней. Это странно. Я всегда думал, что крылатый, который умеет повелевать другими, естественно примет вышестоящих. Единый – не в счёт. Как ты примешь указы нового императора? Как? Гордыня? Да ещё и похоть? Тебе есть чем заняться. Начни со смирения.

Герцог в ответ громко хлопнул дверью. Кажется этот жуткий грохот – это бедная дверь, упавшая вместе с косяком.

– Есть ещё кто-то, кто хочет мне что-то сказать?

– Он поедет к Ксениону и потребует убрать её, – сказал Сапфир.

– Да, скорее всего.

– Ты не станешь ничего делать?

– У меня уже слишком мало сил и времени. А ты? Станешь делать что-то для неё? Ты её опозорил, ты виноват перед ней.

– Она, при всей её… полезности, сделала то, что от неё требовалось, и, при этом, достаточно уже намутила воды и ещё может… А я хочу поспешить с коронацией нового императора, – негромко продолжал говорить Сапфир.

– У меня нет возражений, – Брайан говорил о коронации. – Но… это из-за Классика?

– Не только, – Сапфир правильно его понял. – Хочу, чтобы именно ты собственноручно короновал его. У меня нехорошее предчувствие.

– Предчувствие? Что за дурной выбор слова?! Ты же ясновидящий. Разве ты не видишь?

– Я-то вижу, но совершенно не хочу понимать то, что вижу. Отказываюсь, скажем так, верить в это. Скорее, это случится всё равно, с моим участием или без него. Мне не изменить ни одной детали. Значит это воля Бога.

– Драгоценные слова. Ты слышал их, Роджер? Как там твоя вера?

– В полном порядке, Брайан.

– Тогда коронуем его.

– Не терпится умереть? – вроде как пошутил Роджер.

– Да, честное слово, да! Сложно представить, что конец пути почти рядом. Немного не верится.

– Ты счастлив? – недоверчиво спросил Тони откуда-то из глубины комнаты.

– Как можно быть счастливым, когда знаешь, что вы тут, грешники, без меня будете, чтоб вас, продолжать губить души?

– Клянусь, буду хотя бы этичен, – смущённо пообещал Тони.

– Какая разница-то? – поинтересовался Джереми.

Брайан не слишком грубо обозвал племянников и прогнал прочь. Встал на молитву.

Моргану он допустил к себе к вечеру. Та плакала и опять клялась, что всегда будет любить только его и ему принадлежит её душа до конца её жизни и даже после.

– Если мы встретимся на том свете, и ты и там будешь надоедать мне своими клятвами, я, думаю, сбегу от тебя куда-то ещё. Может быть, я поднапрягусь и отправлюсь в более высокие сферы, – сказал ей Брайан.

Эскортесс продолжала разводить сырость уже молча.

Тогда он спросил её:

– Одно из самых высочайших благ, это принять имянаречение от меня непосредственно. Почему ты медлишь? Думаешь, я не умру, не окрестив тебя? Ты ошибаешься.

– Я… – Моргана нервно хихикнула, – надеялась на это.

– Бог тебя не послушает в этом. Говорю же – у тебя есть всего пара-тройка дней. Решайся.

Она молчала.

– Решайся сейчас, – потребовал Брайан.