Республика самбо

— Что касается меня, — сказал Женька, — то я больше на холме жить не намерен. И черт дернул меня, физика, поселиться в этом месте. Вам, неучам, конечно, непонятно, что наш пик естественно притягивает атмосферное электричество. Удивляюсь, как это молния не стукнула по домику. Ясно, что она летела к нам, да по дороге случайно споткнулась о дерево.

— Что я! Вот Женька предлагает тему, так это тема: «Почему надо селиться в болоте и жить по принципу «тепло и сыро», — подхватил Сергей.

— Ладно вам цапаться, — нехотя сказал Антон. — До чего же все это было похоже на бомбежку…

Все молчали. Дождь явно затихал, гром грохотал все глуше.

— Я совсем маленьким пацаном был: года два, не больше, а помню, как фашисты наш эшелон под Вязьмой бомбили, — продолжал Антон. — Потом лет до пяти, наверно, ничего не помню, а этот огонь, грохот, взрывы, крики на всю жизнь остались.

— Да, было… — Валька вздохнул.

— Эх, братцы, будет мир, все будет! — воскликнул Женька. — А нет…

— Под Вязьмой? У меня отца убили под Вязьмой, — непохожим на обычный, каким-то скучным голосом вдруг сказал Сергей. — Только позже, когда наступать уже стали. Хороший был батя. А я его не знаю. Есть только фотокарточки, там он молодой, немного постарше, чем я сейчас.

— А кто он был?

— Журналист. Мама говорит, талантливый был, веселый.

В наступившей тишине слышалось, как последние капли стучали по крыше.

— Сергей, я давно хочу тебя спросить, — решительно сказал Антон.

— Ну? — насторожился Сергей. — Классическая фраза влюбленных…

— Почему ты бываешь такой… ну, пижон? Почему иногда по дешевке распродаешься?

— А может, у меня кошелек пустой.

— Врешь! Кошелек полный. Я думаю, что полнее каждого из нас.

— Ну да?!

— Точно! И ловкость, и мгновенная реакция, и остроумие, и память — мне, например, плюнуть хочется, когда такое достижение природы и так бесхозяйственно разбазаривается.

— Не расту над собой? — проворчал Сергей, глубоко польщенный в глубине души оценкой Антона.

— Кривляешься?

— Ладно, перенесем на после, не все так просто, как вы с Кириллом думаете.

— Кончайте, хлопцы, психологию разводить, — перебил их Женька. — Спать пора.

Утром их снова встретил порывистый холодный ветер, над верхушками деревьев со скоростью экспресса неслись темные рваные облака, лес шумел и гнулся. Ветки и сено в яме для ковра лежали совершенно мокрые и почерневшие. Покрышку на них класть было нельзя. В ожидании лекции самбисты оделись потеплей.

В девять часов, как всегда, пришел Глеб.

— Сколько раз я говорил, что вы должны ждать меня в спортивной форме? — зло спросил он, не ответив на рапорт Женьки. — Опять по вашей милости терять нам время на переодевание!

— Слушай, Глеб! — возразил Женька. — Ведь вчера ты с утра назначил лекцию, мы так и думали, что…

— Думаю за вас я! — жестко отрезал Глеб.

— Солдаты! Фюрер думает за вас, умирайте спокойно, — глядя в небо, будто это и не он сказал, произнес Сергей.

Глеб бросил на него злобный взгляд, но связываться не стал.

— Думаю за вас я, — категорически повторил он. — Отвечаю за режим я. С утра сегодня будет борьба. Все! Бегом раздеваться! Даю вам, — он глянул на часы, — сорок пять секунд…

— Товарищ тренер, — обратился Антон, — разрешите…

— Прекратите торговлю, староста! Выполняйте приказание!

У Антона резко обозначились желваки на щеках, но он сдержался и спросил, не меняя спокойного тона:

— А за инвентарь вы тоже отвечаете? Или пускай покрышка мокнет на такой подстилке?

Об этом Глеб не подумал, взгляд его метнулся к ковру, но затем он, как будто не расслышав вопроса, повторил:

— Раздеваться и бегом сюда!

Все поплелись к сарайчику раздеваться. Они не дошли еще до двери, как Глеб позвал Кирилла.

— Э-э-э, я решил посоветоваться с тобой…

— Со мной? О чем?

— Я вот гляжу — подстилка влажная. Может быть, ее пока ветерком продует, а? Начнем с лекции, как ты думаешь?

— Так мы это же самое говорили! — удивился Кирилл.

— При чем тут «мы»? Ты-то как раз молчал. Что они понимают, крикуны? Важна твоя точка зрения, человека рассудительного.

— А у меня точка зрения, как у всех, — ответил Кирилл, весело глядя на него, — надо делать так, чтобы…

— Ну ладно, — перебил его Корженевич с неудовольствием, — скажи, чтоб не раздевались, а взяли тетради.

Холода и дожди держались еще сутки, и Валька пострадал от них совершенно неожиданным образом: промочив на траве брюки, отчего они стали тяжелыми и неудобными, он повесил их сушиться над костром. Завозившись с чем-то, он совсем забыл о них и вспомнил только тогда, когда противно запахло паленой тряпкой. Ахнув, кинулся он к костру и сдернул с перекладины несчастные брюки с почерневшими, тлеющими внизу штанинами. Он потушил их в мокрой траве и стал рассматривать, являя собой символ безнадежного горя. Товарищи окружили его, кто ругая за ротозейство, кто утешая.

Валька обвел ребят беспомощным взглядом.

— Как же теперь?

— Валентин! Не горевать! — Женька хлопнул его по плечу. — Все в порядке! Кирилл! Тащи ножницы, живее!

— Зачем?

— Ну, рассуждает еще. Быстрее самому сбегать. — Он побежал в сараюшку и выскочил оттуда, размахивая никелированными ножницами Сергея.