Республика Шкид (сборник)

– Здравствуйте, – ответили мы хором и чуть не расхохотались, потому что в Шкиде никто никогда не называл нас «дети».

– Я буду преподавать у вас русский язык, – сказала она.

– Замечательно, – ответили мы.

– Сядьте, – сказала женщина.

Мы сели. Халдейка походила по классу и раскрыла какую-то книгу.

– Читайте по очереди.

Она положила раскрытую книгу на парту перед Воробьем и сказала:

– Читай ты.

Воробей выразительно прочел:

– «Стрекоза и Муравей», басня Крылова.

– Фу ты! – воскликнул Японец. Мы тоже зафыркали и недоумевающе переглянулись. Мы ожидали, что нам покажут что-нибудь более интересное. «Стрекозу и Муравья» мы зубрили наизусть еще три-четыре года назад.

Воробей стал читать:

Попрыгунья-стрекоза
Лето красное пропела,
Оглянуться не успела,
Как зима катит в глаза.

– Дальше, – сказала преподавательница и передвинула книгу.

Теперь запищал Мамочка:

Помертвело чисто поле,
Нет уж дней тех светлых боле,
Как под каждым ей листком
Был готов и стол и дом.

– Дальше, – сказала халдейка.

Хрестоматия переходила с парты на парту. Мы читали один за другим нравоучительную историю стрекозы, которая прыгала, прыгала и допрыгалась.

Мы читали покорно и выразительно; лишь Японец, когда очередь дошла до него, заартачился.

– Да что это?! – воскликнул он. – Что мы – маленькие, приготовишки какие-нибудь?

– А что? – покраснела халдейка. – Вы это знаете?

Она посопела своим толстым носом и перелистнула страницу.

– Читайте.

Растворил я окно, стало грустно невмочь,
Опустился пред ним на колени…

– Читать мы умеем, – сказал Японец. – И даже писать умеем. Вы нас, пожалуйста, с литературой познакомьте.

– «Растворил я окно» – тоже литература, – сказала халдейка.

– Плохая, – сказал Японец.

– Ты меня не учи, я не маленькая, – сказала великанша, вспыхнув, как девочка.

– Вы нам о новейших течениях в литературе расскажите! – воскликнул Японец. – Вот что!

– Не смей выражаться! – закричала халдейка.

– Как «выражаться»? – испугался Японец.

– Ты выразился, – ответила халдейка.

– Ребята! – воскликнул Японец. – Я выразился?

– Определенно нет!

– Нет! – закричали мы.

– Не выразился!..

– Выразился, выразился! – в гневе закричала страшная женщина. – Что это такое значит «течения»? Объясни, пожалуйста.

– Фу ты! – сказал Японец.

– Читайте, – сказала халдейка.

Купец забасил:

И в лицо мне дохнула весенняя ночь
Благовонным дыханьем сирени.

– Фу ты, – повторил Японец. – Ну расскажите нам про Маяковского, Федина, Блока…

– Не говори гадостей! – закричала мегера.

– Гадостей?!

– Да, да, гадостей. Что значит «блок»? Я не обязана знать вашего дурацкого воровского языка.

Японец встал, медленно подошел к двери и, отворив ее, прокричал:

– Вон!

Халдейка выпучила глаза. Мы нежно, любовно смотрели на Японца. Это было так на него похоже. Он весь горел в своем антихалдейском гневе.

– Вон! – закричал Японец. – Вам место в бане, а не в советской школе. Вы – банщица, а не педагог.

Великанша встала и величественно пошла к дверям. В дверях она обернулась и почти без злобы, надменно проговорила:

– Увидим, кто из нас банщица.

Не увидели. Исчезла. Растворилась, как дым от фугасной бомбы.

Господин академик

И опять мы остались без русского языка. И снова мы одолевали Викниксора мольбами найти нам преподавателя.

Викниксор ворчал.

– Найдешь вам, – говорил он. – Ведь вы лучшего преподавателя, вы академика, мирового ученого в могилу вгоните.

– Не вгоним, – обещали мы. – Честное слово, не вгоним.

Мы обещали, что будем сидеть на уроках русского языка, как самые благонравные институтки, мы обещали никогда не бузить, не ругаться и не смеяться над новым преподавателем, даже если он окажется каким-нибудь необыкновенно смешным, даже если у него будет два носа, или хвост, или овечьи рога.

Ради русского языка и русской литературы мы готовы были идти на любые жертвы.

Викниксор поворчал, поворчал, но смилостивился, поискал и нашел нам преподавателя.

Это был очень хороший, знающий свое дело педагог. Степенный, седенький, в золотых очках, он и правда был похож на академика. Так – Академиком – мы его и прозвали. Он пробыл у нас полтора или два месяца и за это короткое время успел прочитать курс русской литературы восемнадцатого, девятнадцатого и начала двадцатого века. Мы радовались этой удачной находке, мы стойко держали слово, данное Викниксору, и вели себя на уроках Академика так, что нам и в самом деле могли позавидовать самые скромные институтки.

И вдруг случилось большое несчастье.

Такое несчастье могло случиться только в нашей стране, в Советском Союзе.

Однажды во время письменной работы, когда мы слегка разнервничались и расшумелись, Академик поднял голову от книги, которую читал, и сказал:

– Нельзя ли потише, господа.

Мы вздрогнули. Мы сразу даже и не поняли, что случилось.

Потом Горбушка, не выдержав, закричал: