Летом темнеет поздно. Легкомысленные парочки медленно прохаживались под густыми кленами, ивами и каштанами, заботливо закрывающими горожан как от палящего солнца, так и от проливного летнего дождя. Бульвар, на две версты протянувшийся по всей центральной части города, был не только любимым местом вечернего променада, но и являл собой местную достопримечательность. Ставрополь без Николаевского проспекта – не Ставрополь.
Когда Клим Пантелеевич уже прошел «Красную аптеку» и почти поравнялся со ступеньками Соборной лестницы, до него донесся истошный женский вопль. Ускоряя шаг практически до бега, адвокат увидел прямо перед собой обезумевшую от страха и рыдающую навзрыд уличную разносчицу сладостей. Левой рукой она прикрывала в ужасе рот, а правой показывала в сторону чугунной лавочки, слабо различимой в густых ивовых ветвях.
На скамейке, облокотившись на кованую спинку, сидел человек с отброшенной назад головой. Из тонкой багровой борозды, опоясывающей шею, капала и растекалась кровь, заливая белый воротник сорочки, темно-синий сюртук и даже брюки. Из левого уголка рта торчал окровавленный кончик языка. На искаженном предсмертными судорогами лице мученика застыла жуткая гримаса. Глазные яблоки с закатившимися зрачками вылезли из орбит. В несчастном с трудом узнавался нежданный гость, посетивший адвоката в прошлую среду, – Соломон Моисеевич Жих. Под лавкой валялся открытый и совершенно пустой саквояж.
– Он только что был жив! Я продала ему коробку леденцов! У меня не было сдачи, он сказал, что подождет. Я сходила… пришла… смотрю, а он мертвый… Боже милостивый! А-а-а! – голосила баба в завязанном на малороссийский манер платке.
– Какая коробка? – переспросил адвокат, уставившись на труп.
– Да вот такая, кругленькая, как у меня на лотке, – плача гнусавила женщина, протянув монпансье «Москва».
Через некоторое время, обгоняя трель казенного свистка из нейзильберового сплава, побрякивая орденами и медалями, с нашитой на воротнике кафтана петлицей гвардейского образца, примчался запыхавшийся городовой 1-го разряда Степан Силантьевич Переспелов, всей округе известный как Силантьич. На посту – напротив губернаторского дома – он стоял уже пятнадцатый год. О том, что нынешний страж порядка в прошлом заслуженный воин, кроме боевых наград, свидетельствовал нашитый унтер-офицерский поперечный погон.
– Так, укокошили, значит, сердешного, земля ему пухом… Я попрошу вас, господа, отойтить в сторонку, пока полицейская пролетка не прибудет. И ничего не трогать! Дело горестное, но наша работа все изучить. Так, Аверьян, быстро дуй на гору в полицейское управление и скажи там, что душегубство сотворилось на бульваре. А я пока здесь побуду, до прибытия начальства, – покашливая в кулак и поправляя от волнения козырек фуражки, приказал появившемуся дворнику городовой. Любопытная публика обступала лавочку со всех сторон.
Еще через четверть часа стук копыт по булыжной мостовой заставил толпу собравшихся зевак повернуться. С ипподромной скоростью приближался полицейский фаэтон. У лошадей, как у мифического Пегаса, казалось, выросли крылья. Соскочив на ходу, начальник сыскного отделения Ефим Андреевич Поляничко уверенно направился к месту происшествия, за ним, перебирая короткими ножками, «катился» круглый, как бильярдный шар, его первый помощник – Антон Каширин. Широким шагом уверенного в себе человека шел молодой судебный следователь в форменном сюртуке, а за ним, спотыкаясь о булыжную мостовую, едва поспевал врач, недавно прикомандированный к полицейскому управлению. Замыкал процессию штатный фотограф, о чем красноречиво свидетельствовали лежащая на плече деревянная тренога фотографического аппарата «Конрад» и парусиновая сумка с кассетами и объективом в правой руке.
Первым дали работать фотографу. Он быстро приготовил камеру на штативе, набросил на голову накидку из черного, светонепроницаемого плотного материала, вспыхнул магнием и сделал снимок, потом другой, третий… Поляничко мерил карманной рулеткой какие-то расстояния и отмечал их мелком, диктовал что-то своему заместителю, который, пожевывая губы, старательно заносил данные в блокнот.
Судебный следователь внимательно осмотрел убитого и складной карманной лупой скрупулезно обследовал лавочку, затем стал на четвереньки и, не обращая никакого внимания на ехидные усмешки зевак и безнадежно испорченные брюки, добросовестно излазил вдоль и поперек все пространство на пару саженей вокруг. Успокоившись, он занялся своей главной обязанностью – составлением протокола осмотра места совершенного преступления.
Тем временем доктор, склонившись над трупом, молча записывал огрызком химического карандаша только ему понятные «иероглифы» в небольшую книжицу. Закончив осмотр, полицейские вполголоса обменялись мнениями, сели в карету и отбыли назад в управление. На крытой повозке приехали санитары. Уложив труп и накрыв его рогожей, они отбыли в морг городской больницы. После их отъезда любопытная толпа полностью потеряла интерес к горестному событию и стала расходиться.