Ретро-Детектив-3. Компиляция. Книги 1-12 (СИ)

«Не надо бы так! — одернул внутренний голос. — Если потустороннего не существует, то никому твое восхищение не интересно. А если существует, то зачем дразнить? Бытует мнение, что духи мстительны».

Ботаник не стал вступать в полемику, притворившись, что ничего не слышал.

Шанс на то, что, узнав о смерти Мельника, шустрая дамочка сразу же обратится в полицию, был невелик. Во-первых, будет считаться, что Мельник умер своей смертью, так что пугаться ей незачем, можно только попечалиться. Во-вторых, вряд ли в тоске да печали она сможет трезво рассуждать. Она вовсе не производит впечатления умной особы. И, кроме всего прочего, она может назвать не одно, а несколько имен, не менее пяти-шести. И среди них будет Гончаров, которого ей столь удачно вздумалось назвать Ботаником в присутствии Мусинского и Дидерихса. Правда, самому Ботанику она тоже делала намек при свидетеле (не иначе как Мельник велел, чтобы непременно были свидетели), но это даже хорошо, потому что было сказано: «Я знаю одного ботаника, который ни за что не признается в том, что он ботаник». К присутствующим эта фраза могла не иметь никакого отношения. Просто оговорка. А вот Гончарова она спросила прямо. И веревку найдут у него. Это же так естественно — придушить человека и машинально прибрать веревку в карман, авось пригодится. Тот же l’йcriture, что и с Корниеловским, к тому же все подтвердят, что покойник всячески третировал Гончарова. Корниеловский всем в ателье успел досадить, такой уж поганый был человечишка.

«Только бы она завтра пришла», — загадал Ботаник перед тем как заснуть. У него была такая привычка — загадывать желания перед сном. Нечасто, раз в две-три недели, только одно и четко сформулированное. При соблюдении этих условий желания сбывались, порой весьма причудливым образом. Так, например, стоило Ботанику подумать о том, как славно было бы кого-нибудь придушить (ничего удивительного в таких желаниях нет — кто-то ходит на охоту, кто-то удит рыбу, а у особенных людей свои развлечения), так уже на следующий день Корниеловский попытался его шантажировать. И чем, скажите на милость? Членством в революционной организации в компании со Стахевичем! Чушь от начала до конца, но после пятого года власть похожа на пуганую ворону, которая шарахается от каждого куста. Раз попав под подозрение, обелиться уже не получится. Станут присматриваться, приглядывать, а это ни к чему. Ботаник сожалел о том, что за компанию с Корниеловским пришлось прикончить и Стахевича, потому что тот был умным человеком и интересным собеседником, но ничего не поделаешь — спрятав в воду один конец, нельзя оставлять не спрятанным другой. Но жаль, жаль… Теперь никто не поделится оригинальными мыслями относительно съемки и не оценит твоих оригинальных мыслей. Ханжонков мог бы оценить, он умен, но ум его недостаточно глубок и, кроме того, ему не хватает образования. Ну чему путному можно научиться в обычном, не инженерном юнкерском училище, да еще и в казачьем? На лошадях скакать да шашкой рубить? Ханжонков оценивает результат, не вникая в тонкости процесса, не восхищаясь игрой ума и полетом мысли… В глубине души Ботаник был уверен, что второго такого гения, как он, нет во всем белом свете. Стахевичу до Ботаника было далеко, но с ним хотя бы можно было умные разговоры вести, что, собственно, Ботаника и привлекало. Настолько привлекало, что он не обращал внимания на поведение Стахевича, списывая все, начиная с «не господин, а пан Стахевич» и заканчивая совсем уж возмутительно неблагонадежными высказываниями, на польский характер и семейные обстоятельства. А Корниеловский пошел дальше и выстроил на этом фундаменте опасную версию, связав Стахевича с польскими социалистами. Лучше бы с эсерами связал, не так страшно. Поляки у охранки и жандармов на особом счету благодаря своей высокой активности и тесным связям с Австро-Венгрией.

Увидев на следующий день Веру Васильевну, Ботаник обрадовался так, как давно уже не радовался при встречах с женщинами. Чувство, посетившее его, было в чем-то сродни радости от встречи с объектом своего поклонения. На душе стало легко (пришла, голубушка!), сердце забилось чаще обычного, глаза просияли, а губы растянулись в приятнейшей из улыбок. Будь у Веры в отношении него серьезные подозрения, они бы непременно развеялись, потому что невозможно подозревать человека, который так радуется твоему появлению. Все благоприятствовало скорейшему завершению — немного пошатавшись по ателье, Вера Васильевна забрала в гардеробной свою бисерную «котомку» с вязаньем и уединилась в реквизитной. Лучшего места для убийства нельзя было и пожелать.