Рецензии на произведения Марины Цветаевой

Конечно, не следует ждать чуда, и молодежь должна сама ответить на все эти вопросы, а если не ответит — горе ей. И если поклонится она лукавым и пустым идолам — горе ей самой.

2

Думается, что и в зарубежной русской литературе, казалось бы обретающейся в какой-то стратосфере, почти без воздуха, все эти вопросы современности иногда подымаются с земли и, если внимательно присмотреться, задевают некоторые островки ее. Я имею в виду Цветаеву и ту линию эмигрантской литературы, которая намечена Цветаевой. Первое впечатление — Цветаева удалена от всякой злободневной, да и не только злободневной современности. Цветаеву нельзя себе представить в роли красного или белого Маяковского, поэта-трибуна, но некоторая связь между эпохой и Цветаевой есть, еле зримая, но в своем роде убедительная. Связь с эпохой в пафосе ее напряженной конструктивно-точной поэзии. Из элементов народного творчества, былин, солдатских песен, частушек (Царь-Девица, Переулочки, Полотерская и пр.) и из элементов «обрусевшего» церковно-славянского языка (ангельского языка русской поэзии!) Цветаева строит большой корабль своей декламативной героической поэзии. — Создает некоторую динамическую систему, и в ней все живые и мертвые, земные и небесные слова, которыми она пользуется, подчинены в своем движении единому логическому началу (в этом смысле Цветаева антипод Пастернаку, эмоциональному конструктивисту, — очень живому, всегда переполненному чувствами, но с места не двигающемуся).

У Цветаевой — «пространства простираются» и самый Бог — есть бег.[574]

Вот знаменательные цветаевские строчки, утверждающие ее конструктивизм, —

Ищи себе доверчивых подруг,
Не выправивших чудо на число.
Я знаю, что Венера — дело рук,
Ремесленник — я знаю ремесло.

(После России)

Если у советского конструктивиста Ильи Сельвинского (или, напр., у Ник<олая> Тихонова и мн<огих> других пастернаковских учеников, оскопивших себя и лишенных живой интимной эмоции их учителя) одни «холодные числа», голая конструкция, то у Цветаевой — «жар холодных чисел», в ее поэзии —

…Вздох и огромный выдох,
И крови ропщущей подземный гул.

(Отрок, Ремесло)

Есть еще конструктивизм другого порядка. Не математический, а музыкальный. Это конструктивизм эфирного беспочвенного гения А.Белого — растворявшего живое слово в музыкальной стихии. Цветаевой неведом грех против живого слова, живой жизни. Цветаевский конструктивизм не отделен от жизни — непрерывно питается ее соками.

Логос Цветаевой не убивает живую стихию, которой питается; и эта стихия, преобразившись, — живет в ее умозрительной поэзии. У Цветаевой своего рода испанский сухо-страстный логизм — при наличии чисто русского чутья живой жизни, сочувствия ко всякой твари.

Цветаева строит, конструирует не безотносительно к предмету изображения, материалу.

Народные, архаические и современные будничные слова и речения, становясь каждое на свое определенное им место в цветаевской конструкции, звучат по-новому, но не теряют своей живой интонации, не обращаются в самодовлеющие отвлеченные вещи-фетиши или вещи-механизмы. Цветаевский конструктивизм не убивает живую природу отвлеченным анализом и синтезом; она не производит вивисекцию и не гальванизирует умерщвленные тела вещей, nature morte’ы.

Цветаева «поверяет алгеброй гармонию»,[575] но алгебра, число, в конечном счете, для нее не самоцель, а средство.

Я ж на песках похолодевших лежа,
В день отойду, в котором нет числа.

(Хвала Афродите, Ремесло)

У большинства современных конструктивистов (в поэзии и даже в живописи) велика сила аналитического и синтетического мышления, но нет стихии в их инквизиторских замыслах и фантазиях; они импотентны. В поэзии Цветаевой единый логический замысел и единый размах жизни.

Конструктивизм — дитя нашего быстрого электрического века, но в нем еще не слышны юношеские голоса, уже лет десять тому назад начавшие заглушать скрежет зубовный машин. Но эти голоса уже слышны в трезвых, конструктивных, но и живых в их стремительности, стихах Цветаевой, в которых мысль не убивает жизни, а горячит ее в студеной сфере чистого умозрения. В этом цветаевский пафос —

Кровь, что вечность бы не иссякла
Слава будущего Геракла!
Гекатомбы, каких не зрел
Мир — еще! Мириады дел…

(Из монолога Тезея, трагедия того же названия). Восторг — и какая вместе с тем точность, трезвость в этих восклицательных выражениях и восклицательных знаках. —

В поэзии Цветаевой намечены черты нового стиля нашей эпохи, а Цветаева — трезва, точна и вместе с тем расточительна, ибо —

…восторг жаждет трат.

(Ода пешему ходу)

Самое лучшее, самое чистое, самое веское, что есть в душах миллионов новых спартанцев, — звучит в поэзии ее неведомого, неисторического вождя — Цветаевой: