<Рецензия> Д-р. Г. А. Зив «Троцкий (по личным воспоминаниям)»

Последний, как известно, много раз менял свои взгляды. Большевик он даже не «мартовский», а августовский, ибо примкнул к партии Ленина всего месяца за два до октябрьского переворота. Мерргейм{6} в своей недавно вышедшей брошюре («Синдикализм в опасности») сообщил весьма интересные подробности относительно роли Троцкого в Циммервальде{7}. После ожесточенного словесного боя, который Мерргейму пришлось там выдержать против Ленина, Троцкий прислал вождю умеренных французских синдикалистов письмо, в котором он горячо его поздравлял за блестящую «защиту истины против Ленина». Из книги г. Зива мы узнаем, что в молодости Троцкий был народником и однажды даже произнес речь, в которой заключалась «самая грубая, площадная ругань против марксизма, с трескучими проклятиями и прочими атрибутами дешевого, но забористого ораторского искусства». Цель такого стиля речи заключалась, по словам г. Зива, в желании «оплевать и возможно больней уязвить» одну марксистку, которая впоследствии стала первой женой Троцкого. Марксистская благодать осенила нынешнего большевика лишь впоследствии — и он с такой же легкостью перешел из народников в марксисты, как впоследствии из меньшевиков в большевики. Официальное образование Троцкого закончилось в Николаевском реальном училище. Да и неофициальное не пошло много дальше. «Усидчивые кропотливые занятия для приобретения солидных знаний и обогащения своего умственного багажа, — говорит г. Зив, — по-видимому, мало привлекали его. Он принимал самое горячее участие во всех спорах в “салоне” Франца{8}, фактически не прочитав ни одной книги, как народников, к которым он себя причислял, так и марксистов, против которых он с таким остервенением боролся». Эти свойства юного Троцкого нашли совсем недавно подтверждение в его выступлении на конгрессе Третьего Интернационала. В точных предсказаниях социальной революции, неизбежно наступающей в разных странах Европы, и в точнейших экономических выкладках, на которых эти предсказания покоились, чувствовались те же развязность и бойкость мысли николаевского реалиста, теперь особенно приставшие Троцкому как вполне военному человеку.

Из книги г. Зива можно узнать и несколько таких черточек личности Троцкого, которые в его политической деятельности выражения не находят. Так, он, оказывается, чрезвычайно любит друзей — «как крестьянин свою лошадь», по выражению г. Зива. При этом любовь его к друзьям изливается в форме ласк: «он умел быть нежным, обнимал, целовал и прямо засыпал ласками». Кроме того, он подвержен каким-то обморокам и припадкам, которым г. Зив приписывает эпилептическое происхождение...

Этот даровитый дегенерат прочно вошел в историю. Вокруг большевиков уже создалась легенда, и разрушить ее нам, современникам, свидетелям и очевидцам, много труднее, чем большевикам было разрушить Россию. Если Троцкий окончит свои дни не совсем естественным образом, то, конечно, о нем будут писаться восторженные биографии вроде той, какую чудак Hamel{9} написал о Максимилиане Робеспьере.

Существует очень распространенное мнение, по которому только история и потомство способны произвести справедливый приговор над людьми вообще — и над политическими деятелями в частности. Я склонен утверждать обратное: только современники видят политического актера таким, каков он в действительности; ореол, часто совершенно незаслуженный, еще чаще совершенно нелепый, создает ему время, «the beautifier of the past»{10}...

Будущим обожателям Троцкого, вероятно, придется изучать облик своего героя главным образом по наследству из сотни тысяч срочных телеграмм и всякого рода прокламаций, написанных суконным языком коммунистического Охотного ряда: больше от Троцкого ничего не останется. Теорию гигантского коммунистического эксперимента надо будет изучать по книгам Ленина — и отчасти, быть может, Бухарина. Тем не менее историческая роль Троцкого остается чрезвычайно выигрышной. «Для истории, — говорит г. Зив,— интересующейся сущностью исторических явлений, сокровенными пружинами общественных движений, выступит на первый план Ленин. Эта история пройдет мимо Троцкого как несущественного, хотя эффектного эпизода». В такой форме замечание автора, быть может, чересчур категорично: решающее значение в данном случае будет иметь развязка—финиш большевистской course des abîmes{11}, на котором драматическое столкновение обоих вожаков коммунистической партии представляется чрезвычайно вероятным, если не совершенно неизбежным.