Рецензия на книгу: А. А. Реформатский. Из истории отечественной фонологии. — М., 1970. 527 стр.

В основе щербовского толкования понятия фонемы лежит то, что ее неделимость (синтагматический план) и единство (парадигматический план) определяются в конечном счете смысловым и морфологическим критерием. Этим щербовская фонология отличается и от Пражской, и от дескриптивистской и от ряда других. Обо всем этом можно заключить уже при внимательном чтении «Русских гласных».

К сожалению, А. А. Реформатский не заметил этого и даже счел возможным процитировать слова Г. А. Климова о практической беспомощности фонологического анализа Щербы[5]. Разве не известно всем, что при описании множества бесписьменных языков Советского Союза, все лингвисты в двадцатых и тридцатых годах пользовались выявлением фонемных противопоставлений через смыслоразличительную функцию, как это было указано Щербой в «Русских гласных»? Разве не ясно, что все без исключения фонологи определяют состав фонем языка по наличию противопоставлений в положении максимального различения? Расхождения в результатах объясняются не различной трактовкой фонемы, а, в основном, разным объемом привлекаемого материала и разным пониманием механизма членения потока речи.

По правильному определению А. А. Реформатского, фонология — это более высокая ступень развития фонетики. Как пишет польский фонетик Л. Заброцкий, «все современные фонетические исследования, исходят, по существу, из того само собой разумеющегося положения, что звуковая субстанция является отражением абстрактных единиц»[6]. И действительно, для современной фонетики ясно, что в языке и в речи не существует иной звуковой единицы, кроме фонемы. Сказанное справедливо не только для собственно фонетических исследований, но и для исследований по акустике речи, автоматическому распознаванию речи и т. п.

Считая, что в этих случаях оперируют единицами, определяемыми не лингвистически, что такие речевые единицы, следовательно, существуют, А. А. Реформатский не отдает себе отчета в том, что он в этом отношении стоит на точке зрения досиверсовской фонетики первой половины прошлого века. Впрочем это можно сказать о МФШ вообще, если учесть следующую цитату из программной статьи П. С. Кузнецова: «Любой звук речи может быть отграничен от звука речи предшествующего и последующего. Это может быть сделано с разной степенью точности, какими средствами — в данном случае безразлично. Несмотря на наличные артикуляционные и акустические переходы от одного звука к другому, такое разграничение проведет любой говорящий на данном языке, с большей степенью точности наблюдатель-лингвист, еще с большей степенью точности — прибор»[7].

В «Очерке» содержится множество порицаний Щербы и его последователей и, наоборот, высоких оценок МФШ, с которыми не всегда можно согласиться. О некоторых из них хочу сказать несколько слов. По А. А. Реформатскому, получается, что теория фонемы МФШ созвучна идеям мировой фонологии (см. стр. 73). С ним пришлось бы согласиться, если бы он привел в качестве примера хотя бы одну такую теорию, в которой противопоставляются понятия (я не говорю о терминах): фонема — вариация — вариант. Противопоставление же: фонема — оттенок (или вариант, аллофон) не нуждается в подобных иллюстрациях ввиду почти полной его универсальности. Что же касается «нейтрализации», то она трактуется по-своему как в щербовской школе, так и в МФШ.

А. А. Реформатский всячески подчеркивает лингвистичностъ теории МФШ. Вместе с тем, не соглашаясь с морфологическим обоснованием бифонемности долгого мягкого глухого шипящего в русском языке, он пишет: «по Аванесову и Реформатскому… при московском (и общесценическом) произношении этих согласных как „долгих дорсально мягких фрикативных“ налицо монофонемность, тогда как при других „произношениях“ (щ как [шч] или [ш:] твердое!) следует признать бифонемность» (стр. 73).

Одним из важнейших преимуществ теории МФШ А. А. Реформатский считает, по-видимому, ее мнимую созвучность с основными принципами рациональной орфографии. Следует отметить, что этот тезис усиленно пропагандируется всеми сторонниками МФШ, так что многим он кажется достаточно убедительным. Тем не менее приходится признать, что это является плодом глубочайшего недоразумения, корни которого кроются в том, что МФШ, как об этом свидетельствуют и первые работы, опубликованные в «Хрестоматии», возникла из рассмотрения принципов русской орфографии.

Отображение позиционно чередующихся единиц вовсе не подразумевает того, чтобы они представляли одну морфему, а не объяснялись морфологическими связями. Поэтому между сторонниками МФШ и не согласными с ней лингвистами абсолютно нет никаких принципиальных противоречий относительно ведущего принципа, в частности, русской орфографии. Разногласия по существу касаются только названия этого принципа. В этом смысле не было абсолютно никаких разногласий и у Щербы с Н. Ф. Яковлевым.

В этой связи я считаю необходимым подчеркнуть, что Бодуэн, готовый признать за одну фонему даже и исторически чередующиеся фонемы[8], считал орфографию типа русской морфемографией.