Рецепт идеального лета

Ноги сами собой принесли меня к пеньку. Почему не к «гигантским шагам»? Потому что после того, как все открылось – и гадкий розыгрыш Костика, и причастность к нему каким-то образом Лены с Денисом, эти карусели стали для меня чем-то вроде черной дыры, в которую, как в водоворот, засосало мои надежды, мою веру в людей.

Я остановилась у пенька и неуверенно потопталась на месте, решая, присесть ли на него самой или предложить Наташке. В итоге все же сделала неловкий приглашающий жест, но Наташка, проигнорировав меня, лениво прошлась до ближайшего сливового дерева и прислонилась к нему спиной, оказавшись в тени.

Это означало, что и мне не придется посидеть на пеньке. Потому что если я хотела по секрету поговорить с Наташкой, то с пенька мне пришлось бы разнести этот секрет на всю округу, потому что сейчас от нее до меня было примерно два с половиной – три метра. Иными словами, мне пришлось бы значительно повысить голос.

Подойдя к Наташке поближе, я испытующе посмотрела ей в глаза и тут же опустила их, потому что ее взгляд не обещал ничего хорошего. Он был колюч и недоброжелателен. Видимо, она все еще ревновала меня к Денису, а может, не ревновала, а просто была недовольна тем, что Денис, пригласив нас с ней одновременно на свидание, словно поставил нас на один уровень, с чем она никак не могла смириться.

С другой стороны, вполне возможно, что ничего подобного она не испытывала, а просто злилась оттого, что я дважды стала свидетельницей ее поражения. Первый раз – когда она в истерике прибежала со свидания из сливовой рощи, приняв Костика с подушкой на голове за пришельца, второй – когда Денис пригласил ее на свидание, чтобы разоблачить Костика, словно это был единственный способ завлечь ее ночью в рощу.

Надо сказать, что последнему обстоятельству я и сама была не рада. Это действительно было оскорбительно. Отчасти потому, что меня-то ведь заманили тем же образом, отчасти потому, что какой бы Наташка ни была плохой, но даже она не заслуживала подобного обращения.

Я могла только предполагать, что происходит у нее на душе, но кто знал это наверняка? Поэтому я решила зайти издалека. Но, поскольку опыта у меня в подобных разговорах не было, начало получилось нелепое, я поняла это по округлившимся глазам Наташки и ее дрогнувшим губам.

– Как дела? – бодро спросила я для начала.

– Хорошо, – ровным голосом ответила Наташка, хотя я-то видела, что она вот-вот рассмеется надо мной. – Это все, о чем ты хотела поговорить? – уточнила она. Видимо, от смеха ее удерживало только любопытство.

– Нет, – чуть озлобившись, ответила я. – Я хотела еще спросить, как у тебя дела с Костиком? И… с Денисом?

Наташка промолчала. Легкий ветерок прошелся по листьям, словно быстрая иголка швеи по лоскуткам ткани, и лицо Наташки прикрыла, чуть колышась, вуаль, сотканная из тени. Эта вуаль делала лицо бесстрастным, скрывая истинные чувства.

– Ну так что, – обнаглев, спросила я, – ты с ними уже разговаривала после вчерашнего?

– Не твое дело, – вдруг огрызнулась Наташка.

– Как это не мое? – возмутилась я. – Меня, между прочим, тоже вчера на свидание приглашали.

– Это было не свидание! – взорвалась Наташка, голос ее от ярости, так тщательно удерживаемой прежде, теперь сорвался на визг, но она с этим быстро справилась и продолжала уже озлобленно, скороговоркой: – Это было не свидание, тебя никто никогда бы не пригласил на настоящее свидание, кому ты вообще такая нужна, ты, нелепое ничтожество. – Она буквально захлебывалась словами, видимо, не замечая, что я обомлела и даже не пытаюсь что-то сказать ей в ответ. – Да ты посмотри на себя, ты хоть в зеркале-то себя видела, все девчонки как девчонки, одна ты как клоун…

Я удивленно вздернула брови. Красавицей я, конечно, не была. Но ведь и клоуном тоже. Разве что Наташка так ляпнула из-за моих рыжих волос. Ну, типа «рыжий клоун»… А из нее между тем продолжала извергаться лавина яда.

– Да все смеются над тобой, да-да, смеются, и в лицо, и за спиной, а мальчишки и вовсе не смотрят в твою сторону, а если и смотрят, то с презрением, – последнее слово она буквально прошипела, и на глазах ее блеснули слезы, а может, мне это только показалось, и это была игра света и тени из-за колышущихся на ветру листьев. – Ты думаешь, мальчишкам нужна твоя любовь? – с горечью спросила она. – Мальчишки – они всего лишь мальчишки, для них твоя любовь как игрушка. Да все мы для них как игрушки! – воскликнула она вдруг, всплеснув руками и задев при этом низко висящую ветку, отчего с нее тут же сорвались две переспелые сливы и подкатились под ноги Наташке. – Как сливы! – немедленно воскликнула она. – Мы для них как сливы! Сорвут, надкусят, бросят и растопчут! Вот так! Вот так! – и она принялась яростно топтаться по сливам, наглядно демонстрируя мне подвернувшуюся ей на язык метафору.

Пока она топталась, превращая сливы в жидкое месиво, до меня вдруг дошло, что весь этот монолог, все ее полные ненависти слова были брошены камнями не в мой, а в ее же собственный огород. Обращаясь ко мне, она имела в виду прежде всего себя, и я попыталась ее успокоить: