Рецепт Мастера. Революция амазонок. Книга 1

В молчании они проехали Контрактовую площадь, журчащий фонтан Самсон. На Александровском спуске Даша печально и протяжно запела:

Ой, Василь-Василечок,
Утри сльози дiвочi,
До cвimy, до cвimy Маланочка хоче…

Но на Царской площади, с которой уже просматривался юный подрастающий Крещатик, песня закончилась, и, словно стряхнув с себя сон, Чуб соскочила с телеги.

— И я еще рассказывала Полиньке Котик, что через сто лет жить будет лучше, — горестно заголосила она. — Вранье! Что они мне там вообще разрешили? В шортах ходить по Крещатику? Спасибо большое… А ведьмы летали вообще без одежды, и амазонки вообще… Почему я должна одеваться? Что за диктат? Что за ущемление личности. Нужно устраивать революцию. Хочу ходить голая!

Нижняя челюсть Акнир опустилась на пять сантиметров. Выкрикнув свой лозунг, Даша немедля привела его в исполнение — задрала рясу на голову, стащила, бросила на землю, оставшись в одних ботинках, чулках до колен и прибывших еще из ХХI века «нормальных трусах» — застиранных стрингах в клубничку.

— Тпр-у-у, — вскрикнул солдат.

С телеги посыпались бочки. Экипажи остановились. Остановились прохожие. К ним со свистом бежал городовой.

— Хочу и буду! — крикнула Чуб, выпячивая грудь. — «Грудью проложим себе…» — запела она, хватаясь за стринги.

Но прежде чем Даша успела потянуть трусы вниз, Акнир щелкнула пальцами.

Смело, товарищи, в ногу!
Духом окрепнем в борьбе,
В царство свободы дорогу
Грудью проложим себе, —

грянул хор.

Городовой исчез. Исчезли экипажи… Как по волшебству выросли многоэтажные здания.

По Крещатику, гордо неся над головой транспаранты «Долой стыд!», шли совершенно голые люди — мужчины и женщины.

— Ура! Ура! — громко поприветствовали они Дашу Чуб, уже успевшую выпрыгнуть из трусов. — Вот настоящий революционный поступок.

* * *

Ступив за порог, Катерина Михайловна невольно отпрянула…

Шесть лет — большой срок. Достаточно большой, чтобы будущее, ставшее прошлым, стало казаться нереальным.

Произнося заклятие времени, Катерина знала, что увидит за дверью — навалившаяся на нее белая громада администрации президента, выдержанная в стиле тотальной безвкусицы, придавила ее своим массивом.

Дображанская быстро повернулась, желая отдохнуть взглядом на желтеньком доме-модерн, прильнувшем к президентской обители слева. Справа от обиталища власти притаился дом Плачущей вдовы.

Модерн как обычно не скрывал ничего — говорил прямым текстом: мужская власть в этой стране была оккупирована и, несомненно, обречена…

Катерина Михайловна издала неподобающе-хмыкающий звук, желая преодолеть смущение перед забытым веком. Тело чувствовало себя неудобно в непривычно удобных кроссовках и джинсах. Привыкшие к дореволюционным изыскам глаза — раздражала аляповатость нового мира. К тому же шел дождь, а она не додумалась взять зонтик… Зато ее посетила иная дума:

«Плачущая вдова сейчас плачет…»

Смахивая с лица липучие капли, Катерина дошла до угла, неприязненно сморщилась на сталинские дома, порядком подпортившие лик Лютеранской, перешла дорогу и подняла голову.

Как и большинство коренных киевлян, Катя не видела львиную долю достопримечательностей Города Киева, и потому не было ничего удивительного в том, что представшее пред ней она узрела впервые.

«Вдова» в каштановой короне и впрямь рыдала, длинные слезы, стекавшие по серому лицу маскарона, совершенно изменили его — слезы должны были сделать вдову несчастной, а сделали вдруг непримиримой. Желая убедиться в сложившемся впечатлении, Катя подалась вперед, подняла голову, тщетно закрываясь от дождя козырьком ладони. Сейчас, когда первое озарение переродилось в твердое убеждение, происхождение прозвища казалось Катерине само собой разумеющимся:

«Великая Мать стала вдовою тогда, когда Город изменил ей с новой верой…»

Ей следовало бы идти — уйти из-под дождя, идти к цели, ради которой она явилась сюда, в XXI. Но нечто во взгляде плачущей Матери держало Катю. Уже по привычке она сосчитала круги на фасаде. Отметила, что между каштановой короной и символическими рогами прячутся два крыла, а убор маскарона украшен тремя длинными колтами.

А затем случилась неприятность.

— Чего на дороге стала?! Подвинься, курица мокрая! — обладатель раздраженного и резкого голоса хамски толкнул даму, и впрямь стоявшую прямо в центре тротуара. От него дохнуло злостью и перегаром. Облик его Катерина рассмотреть не успела.

Не удержавшись, она упала на мокрый асфальт. Ладони разрезало болью. Из глаз брызнули злые слезы. Потемневший от гнева взгляд Катерины Михайловны скакнул к Великой Матери и рванул вслед за прохожим.

«Не хочу убивать…» — мелькнуло в сознании Кати, прежде чем она выбросила кричащую от боли ладонь вперед. К счастью для уходящего хама…