Рецидив

Юридический оттенок значения причастия provisoirement («предварительно») — «постановить, вынести или провести до окончательного судебного решения» — как и всякая оговорка, вызывает у читателя подозрение. Седьмой раздел, «Краткое содержание предыдущих глав», является не столько напоминанием или подробным конспектом того, что было описано в первом разделе, сколько попыткой еще больше усложнить или запутать дело посредством обмана. В этом чрезмерно сжатом «обзоре событий» опущен второй, самый длинный рассказ и полностью проигнорирован ноябрь; факты излагаются в вопросительной форме и тем самым ставятся под сомнение:

В октябре он уехал после полудня на пригородном поезде. На конечной станции — около пяти часов — вышел на дорогу и зашагал. Когда наступила ночь, он лег спать под деревьями. На следующий день снова вышел на дорогу и опять зашагал. Весь день лил дождь. Вечером он укрылся в заброшенной церкви и уснул. Там его и нашли. Явился кюре с легавыми. Потом я попал к кюре, который накормил меня ужином. Вот и все. Зачем я ушел?

В декабре я начал снова. Поехал на поезде небольшими перегонами. Первый довез меня до Typa. Второй — до Лиона. В этом городе жил Мишель. Я полночи бродил там, по предместьям и так далее. Затем новый перегон: Авиньон. Четвертый день — воскресенье, 25 декабря, если необходима точная дата. Я вышел в Марселе. Затем снова сел в Ниме. Он купил в аптеке «колеса», служащий выдал их, не глядя. Ночью в Ниме он эти «колеса» проглотил. Потом — больничная тишина. Зачем он это сделал?

Ну вот. Я ничего не видел, ничего не желал, ничего не понял, никого не встретил, не хотел делать того, что сделал. Это ничего не значило. Но я не признаю этого ни за что на свете.

Надеюсь, это ясно? Тогда перемешаем карты.

«Изложение» с его игровой и, вероятно, ложной хронологией заранее усложняет три главы, образующие сердцевину романа: «В лесу», «На железной дороге» и «В городе». Как первый и самый поразительный пример ложного предупреждения или маркировки в дюверовском тексте, этот недостоверный предпросмотр интратекстуального рецидивизма открыто демонстрирует изменчивые «леса» для тех полуправд, которые роман пытается связать воедино. Словно карты в крапленой шулерской колоде, автор перетасовывает эпизоды, события, разделы, персонажи, рассказчиков, места и сюжетные нити, стремясь обмануть и смутить. В самом названии повтор и круговая структура совмещаются с уголовным преступлением, так что книга служит примером формального эксперимента и сознательной литературности «нового романа», нисколько не отличаясь от него с литературной точки зрения. Тем самым, дюверовский «текст, лишенный целостности», соответствует делёзовскому определению структуры, в которой, как отмечает Роб-Грийе, «есть параллельные ряды, лакуны и лишние элементы, где все движется, смещается, ни на миг не останавливаясь в поисках смысла, поскольку эта мгновенность и эта фрагментарность невыносимы».

Фрагментарные конспекты в начале каждого раздела столь же проблематичны, как и несдержанное обещание «Изложения», по определению обязанного точно и методично описывать предмет.

Первый пример в виде предварительного перечня основных элементов второй главы («В лесу») звучит так: «Лачуга, лесник, старик, дети — вымысел. Блуждания, дождь, кюре — правда. Первое воплощение Мишеля». Читатель, подготовленный к двусмысленности текста «Изложением», уже готов скептически отнестись и к представленному здесь, на первый взгляд, четкому и ясному отделению фактов от вымысла.

Аналогичным образом, схематический конспект третьей главы («На железной дороге») раскрывает, но вместе с тем разрушает повествование; подавая надежду, он одновременно загрязняет фактическое изложение вымышленным и ставит под вопрос логику выбора и порядка появления персонажей: «Поезда, вокзалы, гостиницы, подлинные попытки. Иллюзорные речи об этой книге и ее авторе. Воображаемая рвота. Прежде всего, арабский матрос, который, будучи вымышленным, предварительно вытесняет предшествующего Мишеля».

Словно этого чрезмерно усердного стирания границ между подлинным, иллюзорным, воображаемым и вымышленным недостаточно, синопсис четвертой и последней глав («В городе») раздвигает границы самого анонсируемого вымысла. Признавая его таковым, автор открыто его разрушает: «Автобиографический проект автора явно обращается в шутку метаморфозами, что претерпевают некоторые события и персонажи его произведения. После нескольких юношеских воплощений решает арабский матрос».