Читаем Ретт Батлер полностью

Ретт Батлер

— А зачем ждать, пока стемнеет? — спросил Ретт.

— Некоторые вещи женщинам и детям лучше не видеть.

— Да, ты всегда был щепетильным.

— А вы всегда любили пользоваться длинными словами. Видать, знали, что они меня бесят. Капитан, у вас не выйдет меня взбесить. Просто никак. Вы спасли мне жизнь, и хотя она и немногого стоит, кроме вас, ее никто не спасал.

— А если я тебе скажу, что парень ничего такого не сделал?

У Арчи на лице нарисовалось недоумение.

— Он ведь ниггер, разве нет?

Когда Ретт заходил в здание суда, кто-то накидывал на крепкий сук веревку, а другие принялись разбирать штакетник вокруг дома по соседству. Там прежде жил свободный цветной, который уехал на Север, а белые бедняки арендаторы не осмелились перечить толпе.

Шериф запер свои шкафы и стол на ключ. Корзина для бумаг была аккуратно выставлена на стол для негра-уборщика. Ретт подумал, что она так, верно, долго простоит.

В полумраке камеры Тунис на коленях молился.

— Лайза не станет отказываться от своих слов.

— Даже если бы она взяла их обратно, это вряд ли бы что-то изменило.

— И деньги она не захотела брать.

— Может, ты часть из них передашь Руфи и моему мальчику?

— Я позабочусь о Руфи и о нем.

— Ты мне ничего не должен. Клапаны для выхода пара перетянул не капитан Батлер, а капитан Бонно… — На лице Туниса промелькнула слабая улыбка, — Я знал, что той ночью федералы нас поджидали. И через отмель Кейп-Феар мы перелетели на скорости двадцать два узла. Быстрее моего судна ни у кого не было.

— Если бы не я, у тебя по-прежнему была бы «Вдова».

— Тебе никогда не нравилось принимать помощь, верно, Ретт? Капитан Батлер должен был сам стоять за штурвалом. Что ж, Ретт, мой корабль пошел ко дну, и я скоро умру. Ничего тут не поделаешь.

— Упрямый ты сукин сын.

— Негр без упрямства на всю жизнь останется ниггером. Я не боюсь смерти; я боюсь того, что они будут творить со мной, прежде чем я умру. Встретишь Руфи — передай ей мою любовь. Натаниэль Тёрнер Бонно — звучит неплохо, верно?

— Звучное имя, — откликнулся Ретт.

За тюремными стенами гомон мужских голосов нарастал, как шум прибоя перед штормом.

Тунис улыбнулся.

Чего только не придет в голову в такой час! Мне сейчас страшно, жутко страшно. А вспоминаются самые счастливые времена. Помню, как впервые увидел Руфи — на пикнике прихожан баптистской церкви, я купил тогда Руфи пирожок. Яблочный. Помню, что чувствовал, когда родился Нат, и помню тот последний рейс через блокаду у Чарльстона. Я не говорил тебе, Ретт, но вижу как сейчас: капитан Ретт Батлер стоит на кожухе гребного колеса, никакие пули и снаряды федералов не заставят его поклониться и сойти.

Да, некоторые вещи накрепко застревают в голове, — тихо ответил Ретт, — Ты знал Уилла, раздатчика воды в Броугоне?

— Отец отзывался о нем очень уважительно.

— Уилл был для меня куда лучшим отцом, чем родной. Его я тоже не смог спасти.

Мужчины помолчали, потом Тунис сглотнул и сказал:

— Кое-что ты все-таки можешь для меня сделать, Ретт. Не хочу, чтобы они надо мной творили то, что собираются. Мне нужно… нужно… Застрели меня.

Тунис отер губы, словно очищая от слетевших с них слов. А потом вдруг улыбнулся нервной, сияющей улыбкой и быстро заговорил, боясь не успеть досказать до конца:

— Помнишь, как мальчишками мы взяли отцовский ялик и отправились в Бофор? Ну и влетело же мне потом от отца! Но дело того стоило: лишь мы с тобой да ветер, гнавший нас вперед. Никогда потом не видал я такого голубого неба.

Ретт, если хоть раз в жизни человеку удается увидеть небо такой голубизны — значит, стоило жить.

Люди возле здания суда округа Клейтон, превратившиеся тем вечером в зверей, были прежде солдатами, что убивали сами и теряли убитых друзей, сражавшихся с ними бок о бок. Они привыкли к смерти. Сегодня настал черед ниггера, завтра может прийти и их час.

Если прежде, до войны, респектабельные джентльмены, добропорядочные граждане, сами и не «навещали» хижины рабов, чтобы насладиться негритяночкой, то знавали тех, кто не прочь был этим заняться. Теперь, униженные поражением и страшась будущего, эти люди не могли себе представить, чтобы чернокожим не хотелось сделать с белыми женщинами того же, что они проделывали с черными.

Услышав выстрел — негромкий, словно из игрушечного ружья, — Арчи сразу понял, что произошло.

— Проклятье, — сказал он, — Погодите минуту.

И быстро доковылял до камеры, где на каменном полу лежал мертвый Тунис Бонно.

Пламя спички, которую Ретт Батлер зажег, чтобы закурить сигару, дрожало.

— Черт побери, Батлер. — Арчи пнул дверь камеры, — Черт вас побери совсем, Ретт Батлер! Зачем?!

Ретт Батлер сказал:

— Этот ниггер проявил непочтение к белой женщине.