Ревейдж (ЛП)

Подушечки моих больших пальцев нажали на пульс ее запястья, чтобы обнаружить ложь. Но ее пульс не изменился — она говорила мне правду. Ослабив свои руки вокруг ее запястий, я отстранился и спросил:

— Ты говоришь правду?

Побледнев, она прошептала:

— Да.

— С чего вдруг? — огрызнулся я.

Мои мышцы напряглись от мысли, почему этот маленький котенок, этот маленький воин, который сопротивлялся этому вопросу в течение многих дней, так легко сдался.

Глубоко вздохнув, она освободила свою руку из моей ослабленной хватки и положила дрожащую ладонь на мою правую щеку. Ее большой палец нежно провел по бугорку моих шрамов.

— Когда ты похитил меня, когда ты привел меня в этот ад, я поверила, что ты монстр. — Ее глаза опустились, но она сморгнула свой страх и снова уставилась на свой большой палец на моих шрамах. — Когда ты причинил мне боль, когда задавал вопросы, я не хотела, чтобы ты одержал победу, сломив меня. Но теперь ... — она замолчала.

— Но что теперь? — надавил я. Мой голос стал хриплым и низким.

Еще раз покраснев, женщина опустила большой палец, чтобы провести им по моим губам, и добавила:

— Но теперь я вижу, что ты такой же, как я. — Она провела пальцами под моими глазами, но тут же опустила их и провела ими по ошейнику на моей шее. — Твоя жизнь не была твоей собственной, она все еще не принадлежит тебе. — Она грустно вздохнула. — Совсем как моя.

Ледяной озноб пробежал по моему телу, когда я уставился на этого маленького солдатика подо мной. Маленького, но со стальным сердцем. Подняв голову, она прижалась своим лбом к моему и сказала:

— Я слабая, а ты сильный. Я грузинка, а ты русский. Но наши разбитые сердца устали и постарели. Наш дух подавлен, хотя и не сломлен. Но наши души, хотя и подвергнуты тяжелым испытаниям и закалены болью, остаются стойкими.

Ее губы дрогнули, и она добавила:

— Они так похожи. — Ее голова снова упала на матрас. — Вот почему теперь я говорю тебе правду. Вот почему я сказала тебе свое настоящее имя.

Женщина обернулась вокруг моего сердца, как теплое одеяло. Оно билось с надеждой, с сюрреалистическим чувством, что она знает, каково это — быть мной. Она знала потерю и горе.

У нее тоже была израненная душа.

Моя рука поднялась, и я еще сильнее прижался к ее телу. Я застонал, когда моя обнаженная плоть встретилась с ее. Я провел тыльной стороной ладони по ее щеке и пробормотал:

— Зоя.

Щеки Зои вспыхнули, и она улыбнулась. Прижав свою ладонь к моей руке, она спросила:

— Могу я узнать твое имя? Ты... ты знаешь свое имя?

Я нахмурился. Меня не спрашивали, как меня зовут, с тех пор как мне исполнилось двенадцать. Но я помнил об этом. Я помнил все. Мой разум никогда не забывал, даже под действием наркотика. На протяжении долгих лет я видел, как многие мужчины входили и выходили из тюрем Госпожи. Но там, где они пали жертвами наркобарона, который вливал в нас наркоту, я боролся с этим каждой унцией своего существа. Я притворялся. Играл свою роль и сохранял память. Мое имя было запечатано в моем сердце.

— Валентин, — признался я тихим, скрипучим голосом. — Меня зовут Валентин. — Я ворочал языком во рту, имя было таким незнакомым на моих губах.

— Валентин, — прошептала Зоя.

Ее голос был бальзамом для моей внутренней ярости, и хотел я этого или нет, но я не мог себя больше контролировать.

На две секунды я прижался губами к ее губам.

Это был мой самый первый поцелуй.

Глава 11

Зоя

Это сработало. У меня получилось достучаться до него. Все, чего я добивалась, соответствовало моей стратегии. Или могло бы соответствовать ровно до тех пор, пока я не узнала, насколько сломленным он был, что приводило мои планы к краху.

Я позволяла ему дотрагиваться до меня. Подчинялась каждой его прихоти. Закованная в кандалы, я решила позволить ему делать со мной все, что он хотел. Ослабляя тем самым его решимость.

Но я не ожидала, что и моя решимость тоже ослабнет.

Я стала зависимой от его прикосновений, стонала и отдавалась наслаждению, которое он выжимал из моей плоти.

Когда он вернулся из дальней комнаты, что-то в нем изменилось. Он выглядел побежденным. Его бугрящиеся мышцами плечи были низко опущены.

Вернувшись, он освободил меня из кандалов, уложил на настоящую кровать, выдвинутую из стены, затем обнял меня, в его глазах я распознала новую эмоцию — сострадание.

Моя голова болела, пока я задавалась вопросом, не было ли это еще одной проверкой. Но что-то внутри меня говорило, что все было реально. Я прорвалась сквозь его высокую стену.

Он был нежен, но решителен. Когда он доставлял удовольствие себе в тандеме с моим собственным, я знала, что что-то изменилось. Воздух вокруг нас был заряжен статикой. И было в его прикосновениях что-то новое — мягкость и заинтересованность — это то, что успокоило и ублажило мою разгоряченную кровь.

Валентин. Его зовут Валентин. Такое красивое имя для кого-то столь жестокого и покрытого шрамами. Для кого-то столь порочного. Но все же, несмотря на то, что было опасно, я чувствовала себя обязанной раскрыть свое настоящее имя.