Ревизия командора Беринга

Но зима зимой, морозы морозами, а работу продолжать надо. Надобно перевезти ещё во время первого ремонта сгруженные на берег припасы, надо доставить провиант из Якутска, надо, чтобы не помереть от цинги, заготавливать оленину и рыбу. Ещё один отряд Харитон отправил к брату. Попросил Дмитрия поделиться якорями, поскольку на «Якуцке» они оказались слишком лёгкими. Заодно хотелось Харитону проведать, далеко ли продвинулся Дмитрий.

А начиная с весны, снаряжает Харитон Прокопьевич экспедиции для описания Таймырского полуострова. В первую зиму немного удалось. Всего сто вёрст одолел Никифор Пекин, вернулся, потеряв от бескормицы всех собак. Зато появился опыт, который очень пригодился в дальнейшем...

Строг был с командою Харитон Прокопьевич. По сравнению с Василием Прончищевым, пожалуй, и жесток порою. Но с другой стороны, словно бы испугавшись строгой дисциплины, так и не появилась на зимовьях цинга. Всю команду сберёг Харитон Прокопьевич...

В конце мая воротились и солдаты, посланные к Дмитрию Яковлевичу. Младший брат всё-таки дальше ушёл. На зимовку остановился в устье Индигирки... В утешение прислал брату якорь — в пять с половиной пудов. Как такой якорь почти тысячу вёрст на нартах везли, и сами солдаты не могли рассказать.

С этим якорем и двинулся «Якуцк» на новый штурм льдов. И почти дошли теперь до того места, где повернул назад Василий Прончищев...

Только на свою беду сделали это. Не принёс счастья Харитону якорь брата. Внезапно переменился ветер и наглухо закрыл все полыньи. «Якуцк» попал в ловушку, из которой на этот раз выскользнуть не удалось...

2

Тяжёлая жизнь у ездовых собак в отряде Харитона Лаптева была, а только живший в Петербурге кабинет-министр Артемий Петрович Волынский считал, что у него жизнь хуже, чем у последней собаки. Нужда совсем замучила. С разорённых мачехой имений дохода не поступало, жалованье маленькое платили, взяток, и тех не хватало на житьё...

И Остермана никак не удавалось свалить. Тихий был Андрей Иванович. То у него меланхолия в кишках заведётся, то зрение пропадёт... Затаится у себя и не показывается, пока снова к обстоятельствам приладиться не удастся.

Артемий Петрович выжидать не любил. Сгоряча составил письмо государыне-императрице, дескать, не теми людьми себя окружила... И Хрущов, и Соймонов, которым читал письмо, хвалили его, говорили, что правильно писано, обязательно надо подать. Глядишь, и удастся Остермана свалить... Но это они говорили, а Анне Иоанновне письмо не понравилось.

— Ты чего? — осердилась императрица. — Чего с советами лезешь, будто я молодых лет государь, и сама не знаю, кого мне к государственным делам приставить! Ты, Артамоша, не забывайся у меня.

И хотя и оставила дерзкий поступок Артемия Петровича без последствий, но закачалась земля под ногами Волынского, совсем голову потерял. Прямо из покоев герцога Бирона вытащил пиита Тредиаковского и избил за стишки пасквилянтские.

Горяч был Артемий Петрович, не хотел конъюнктур выжидать. В кругу своих сторонников всё горячей говорил. И как-то так получалось, что теперь Артемий Петрович Волынский не просто против Остермана выступал, а против немецкой партии, русских людей притеснявшей... В запальчивости и против императрицы, которая своим умом не думает, слова дерзнул говорить и даже — подумать страшно! — против самого герцога.

А патриотизм штука такая... Опасно, очень опасно в России патриотом быть, и умные люди хорошо это понимают. И Артемий Петрович тоже понимал, конечно... Да ведь сказано уже, что патриотизм — очень опасная штука... Одно слово скажешь, другое, потом о Родине задумаешься, о судьбе её — и готово... Словно огонь вспыхнул в тебе, и уже ничего не страшно, и только одного хочется — ещё жарче гореть от любви к России. Уже не заботится тогда человек ни о своей карьере, ни о своём будущем, ни о самой жизни. Так и с Артемием Петровичем получилось. Совсем потерял голову...

Уже не только в кругу друзей-единомышленников высказывался, а и там, где только и ждали, чтобы на слове горячем его поймать.

На заседании Кабинета министров когда обсуждался вопрос о вознаграждении поляков за проход русской армии к Ставучанам, Волынский так высказался:

— К чему удабривать народ, к России всегда враждебный?

И хорошо ведь, точно и сильно сказал, как всегда у патриотов слово горячее говорится. Без всякой оглядки! Не задумываясь даже, что этого-то слова и ждут от них враги. Сразу в это слово Артемия Петровича они вцепились... С этого слова и начал Андрей Иванович Остерман с необыкновенной ловкостью новую конъюнктуру выстраивать.

Тут сказать надобно, что Волынский кабинет-министром не сам по себе стал, а при активном содействии герцога Бирона. И поднял его Бирон на недосягаемую высоту не только за любовь к лошадям, но и для того, чтобы Андрею Ивановичу Остерману противодействовать... В последнее время герцог разочаровываться в своём протеже стал. Однако терпел.