Ревность

Исторический центр города оказался очень красивым, смесь готики и барокко, в белом цвете. Я выступала в Школе искусств и дизайна в большом зале с деревянными балками. Свободных мест не было, и меня слушали без переводчика. Мы разговорились с одной из преподавательниц. Поскольку я собиралась ехать на машине в Тимисоару, она решила сопровождать меня, ей очень хотелось продолжить беседу. Вернуться она должна была на той же машине, которую шофер пригонит назад в Клуж. Я сидела на переднем сиденье, разглядывая пейзажи, которые могли бы послужить иллюстрациями к сказкам — узкая дорога, петляющая между рядами деревьев по обеим сторонам, напоминала дорогу, ведущую в замок Спящей красавицы, а вдали — гряда зубчатых гор: именно по таким горам, наверное, шагал Кот в сапогах; я погрузилась в свои грезы, прокручивая в голове все новые сцены из романа о двуликом Жаке. Я не отказывалась от беседы со своей спутницей, ее сдержанное и спокойное присутствие не мешало мне разрабатывать эпизоды, в которых было меньше секса, но больше чувств, чем в тех, что я видела в поезде. Это новое развитие интриги не было отражением письменных свидетельств, которые попали мне в руки, я с начала и до конца придумывала их сама, они выглядели столь же невинно, как, скажем, поцелуи или нежные бессознательные прикосновения, какими обменивались, придя на свидание, Жак и его приятельница; по сути, они напоминали наше собственное поведение, мое и Жака, когда мы оставались вдвоем. Впрочем, к этим сценам, где мое место в любовном дуэте занимала незнакомая женщина, я добавляла новые, похожие одна на другую и предвосхищающие нашу с ним сердечную встречу после моего возвращения из поездки. И это рукоделие было созвучно духу смирения, пронизывающего рассуждения моей спутницы, которая бесстрастно рассказывала мне о своих исследованиях в области современного витража и о возросших вдвое ценах на бензин, из-за чего она не может пользоваться машиной, а значит — путешествовать, чтобы расширять свои познания. Я обещала ей прислать материалы по ее теме. В моих словах сквозила профессиональная сверхсознательность, тогда как по всему телу разливалась особо сладостная боль, вызванная фантазмами, когда непонятно, сжимаются ли внутренние органы или, наоборот, расслабляются. В нагретой кабине меня вдруг охватило блаженство, о котором упоминается в Житии святых — вознаграждение тем, кто преклоняется пред волей господней. Во время той поездки еще свежи были в памяти события 1989 года. Поездка в Тимисоару напоминала о восстании, его подавлении, а кроме того, воссоздавала мрачный эпизод, который диаметрально изменил ход восстания; все это напоминало поиски источника коричневатой воды, вытекающей из крана в Клуже, чтобы показать человечеству конца XX века, что невозможно найти чистую воду, чтобы отмыть Историю — даже само название города означало «мольба». Я встретила там молодую коллегу, с которой было связано одно волнующее воспоминание: не так давно я познакомилась с ней на коллоквиуме в Будапеште, и во время выступления в прениях на нее так яростно напала одна из организаторов, что девушка разрыдалась прямо перед аудиторией. Только двое — молодой искусствовед из Германии и я — утешали ее в перерыве, поскольку смутно угадывали в этом инциденте неожиданные гримасы Истории, касающиеся давних отношений между венграми и румынами. Она стала моим гидом на этом последнем этапе пути — меланхоличная блондинка: прозрачный силуэт, как на картинах прерафаэлитов, словно озаряющий огромную, темную, но комфортабельную квартиру в Югендстиле ^[11]на площади Виктории. Я наконец решилась поснимать маленьким фотоаппаратом, который привезла с собой. Мне не терпелось по возвращении возобновить разговоры с Жаком, но также показать ему фотографии, сделанные во время моей поездки.