Ревность

— Теперь ты доверяешь мне? — спросил он, и я смогла только кивнуть. И мне стало интересно, почему из всех вопросов он выбрал именно этот.

Глава 32

После того, как у вас случилось тяжелое расстройство желудка, когда все, что, как вы думали, когда-либо съели, вышло наружу, приходит момент, когда вы чувствуете себя довольно хорошо. Как правило, это после того, как вы поднялись, все смыли, вытерли рот, возможно, осторожно почистили зубы уже в десятый раз, и понимаете, что можете идти. Шатко, как новорожденный жеребенок.

Мир кажется яснее и четче, и вы думаете, что, возможно, побороли грипп, но дрожь в руках и ногах говорит, что вы лжете себе.

Вот как я чувствовала себя. Побитой и шаткой, но довольно хорошо, по крайней мере, уже некоторое время. Интересно, смогла бы я добраться до кровати раньше, чем истощение накроет меня? Это было бы отлично.

Но сперва мне надо увидеть Огаста.

Он был в отдельной комнате, в уединенном месте больничного крыла, но эта комната отличалась от той, где Пепел был привязан, или той, где меня пытались спасти. Его комната была с внешней стороны — кровать и окно — и выглядела, как номер люкс в больнице высокого класса. Она даже была сделана в персиковых и сливовых тонах, и на секунду у меня так закружилась голова, что я боялась, что смогу упасть прямо здесь.

Потому что все еще пахло больницей. Пахло дезинфицирующим средством, лекарством, болью. И горем. Дар пульсировал внутри моей больной головы, как воспаленный зуб.

Квартира Огги в Бруклине была довольно опрятной и чистой, рассчитанной на одного парня. Я привела ее в полный порядок, пока месяц жила там.

Они с папой работали над очисткой демоническо-крысиной инвазии

[31]

. А потом папа был возле канадской границы, выполняя какое-то задание, а я осталась с Огастом. Который никогда, как я поняла сейчас, не позволял мне уходить далеко от своего поля зрения даже в своей квартире. Месяц в одном из самых больших, крутых городов мира, и все, что я знала, это одну ту улицу в Бруклине.

Теперь я знала, что Огги был дампиром, мне стало интересно, смог бы он научить меня зажигать чью-то сигарету так, как делал он. Я надеялась, что у меня будет шанс спросить его.

Они с папой часто спорили о том, имеем ли мы дело с тайным сговором нечисти с властью, или речь идет о естественном человеческом стремлении загнать необъяснимые явления в рамки обыденности. Теперь слабая улыбка на лице Огаста во время тех споров имела смысл.

Другие вещи, которые я помнила, тоже имели смысл. Как голос Огаста, пока я лежала в кровати и пыталась уснуть, подслушивая его и папу. «Это девочка заслуживает быть среди своих». И каким избитым он приходил несколько раз, и как он так быстро исцелялся. Как много раз, пока я была там, он убивал кровососов?

Убивал ли он кровососов после меня? У них вообще были предположения, что я существую? Я могла быть в опасности и даже не знать об этом.

Господи.

Огаст лежал на кровати, обмотанный белыми повязками. Его темные глаза были сонными, светлые волосы спутались, как будто у него была тяжелая ночь и его бросало из стороны в сторону. Синяки исчезали, но у него был отдаленный взгляд кого-то, кто принял хорошую дозу успокоительного. Его правая рука, бледная и неповязанная, лежала на персиковом покрывале.

— Он в отключке, — сказал тихо Кристоф. — Этого достаточно, чтобы его душа и тело восстановились. Шок может убить больше, чем реальные раны.

Я добралась до края кровати, Кристоф был прямо позади меня.

— Огги? — я говорила, как пятилетняя девочка.

Он моргнул. Его правое плечо — огромная масса повязок.

— Эм, Дрю, — Нью-Йоркский хрип вырвался из него, делая каждую гласную короткой, как будто они лично оскорбили его. — Рад видеть тебя, дорогая.

Я схватила его за руку. Я не могла говорить. Все, что я хотела сказать, застряло в горле, и я выпустила звук, похожий на рыдание.

— О, не делай этого, — на мгновение это был старый Огаст: кривая улыбка, которая говорила, что он смеется над миром, его брови слегка поднялись. Вы могли увидеть вспышку того, кем он был, когда смеялся, через раздутое лицо и туман спокойствия. — Что мне надо сделать, чтобы ты принесла мне бутылку водки, детка?

Я издала полувсхлип-полусмех. На меня нашло такое облегчение, что я пошатнулась возле кровати.

— Я не могу купить водку, Огги. Мне шестнадцать.

— Это никогда не останавливало тебя, — он усмехнулся, но глаза медленно закрывались. Под покрывалом одна нога была больше другой — вероятно, тоже перевязана. — Сделай мне омлет, дорогая. Я избит. Долгая была ночка.

— Конечно сделаю, — Боже, я бы сделала ему пятьдесят омлетов. — Что случилось с тобой, Огги?

— После того, как ты позвонила мне, я стал думать, — его глаза закрылись, затем распахнулись, поскольку он изо всех сил пытался бодрствовать. — Потом никто ничего не знал о тебе. Не могли найти тебя неделями. Но позвонил Дилан, а потом все стало очень интересно.

— Его опросят после того, как он будет чувствовать себя достаточно хорошо, — пробормотал Кристоф. — Дрю...