Ревность

За окном дышал Бруклин. Окна кухни выходили на чистую кирпичную стену. Но снаружи был выступ, и Огаст заставил меня наблюдать за поручнями, которые проходили к крыше и от нее в зал к другому окну двумя этажами ниже. Никакой солнечный свет никогда не проходил сюда, но у окна спальни он иногда появлялся. Это как жить в дыре. И он никогда не позволял мне надолго выходить на улицу, а также никогда одной.

«Дар» подсказал мне, что это был Огаст. И что что-то не так.

Дверь, скрипнув, открылась. Он, должно быть, возился со своими ключами. Что не было похоже на него.

Я бросилась к двери. На небольшом столе, который был прямо около двери, лежало оружие, скрытое за пыльной вазой с искусственными цветами. Он был охотником, как папа, поэтому у него всегда все было наготове. И он провел меня в то место, где хранил все свое оружие, просто на всякий случай.

Огаст ввалился в прихожую, стал пинать дверь, и она закрылась позади него. Он почти потерял равновесие. Я поймала его, и почувствовала запах меди.

Я узнала кровь даже в таком юном возрасте.

— Господи, — я поняла, что говорила это снова и снова, и, наконец, сказала что-то другое. — Что случилось?

Он покачал головой, светлые волосы странно двигались, как будто были мокрыми. На улице шел дождь? Я не знала. Огаст был высоким, мускулистым, и почти опрокинул нас обоих, когда его ноги запутались. Он бормотал на польском языке. По крайней мере, я предположила, что это был польский. Как если бы он напился. Но он не напился.

Он был тяжело ранен, и никто, кроме меня, не мог ему помочь.

— Что? — я должна была знать, преследовали ли его или нет. Папа никогда не приходил домой таким избитым. Знакомая белая майка Огаста была порванной, грязной и окрашенной в ярко-красный. Его джинсы — кутерьма клочков, и он придерживал на груди синюю клетчатую рубашку. Ботинки промокли и потемнели. Я начала тянуть его к ванной. — Огаст, что, черт возьми, произошло?

Он вырвался из моей хватки и стал пробираться в ванную. Я бегло вспомнила правила оказании первой помощи — на самом деле, я могу справиться почти со все, за исключением огнестрельного ранения. Сначала я должна была найти повреждение, затем остановить кровотечение, проверить его на шок...

— Всё хорошо, — он добрался до двери ванной, позади него была видна белая плитка. Вся квартира стало внезапно слишком маленькой. То есть она была похожа на коробку для крекера: одна спальня, кухня и столовая размером с почтовую марку и завернутую в бумагу с киноафишами, крошечная ванная с ножками в виде лап. — Выглядит хуже, чем на самом деле. Принеси водку, — его акцент — наполовину Бруклинский, наполовину Бронкский, в целом Багз Банни

[4]

— урезал каждый гласный звук. Но что-то еще прокралось в его слова. Песня из другого языка.

Я возвратилась на кухню на дрожащих ногах. Если бы нам пришлось взорвать это место, он бы не просил водки. Облегчение вырвалось из меня.

После всего того, что случилось, он вернулся. Он выходил на охоту почти каждую ночь. Я предполагала, что Нью-Йорк был довольно опасным, все те люди и монстры, которые грохотали ночью, скрываясь во всех углах. Мне было жаль, что я не знала больше о тех монстрах, которые жили здесь — души крыс — конечно. Проклятья и вуду — конечно. Колдовство — определенно. А также другие хищники. Были, вероятно, оборотни также, но папа никогда не заморачивался с теми. И Огаст не был похож на папу; он ничего не говорил мне о том, что делал. Я не была его помощником.

Отсутствие отца росло, как камень в горле. Я захватила бутылку Stoli из холодильника, разбавила ее содержимое и решила достать ещё одну бутылку. Прежде чем отнести ее в ванную, я откупорила ее и сделала здоровый глоток. Она жгла горла — холодный огонь.

Я постучала в дверь ванной.

— Огги?

Ни звука на протяжении долгого времени. У меня был яркий мысленный образ его, стоящего перед раковиной, наполовину наклонившегося, губы открыты и красный туман распространяется из него...

Он резко распахнул дверь.

— Ты принесла водку?

Его волосы были сухими, стоя мягкими золотыми шипами. Я не думала об этом. Я была более обеспокоена его кровотечением, так что я протолкнулась в крошечную ванную и схватила Медикит

[5]

в зеленом нейлоновом мешке.

— Где хуже всего?

Он он открыл бутылку водки и сделал большой глоток. Если он узнает, что я тайком пила, он, возможно, рассердится. Но тогда, я не думала, что он заметит. Папа никогда не замечал, что я таскала Джим Бим. На вкус он был отвратительным, но действительно успокаивал. Бабушка всегда говорила, что немного выпивки хорошо действовало на нервы. В ее годы люди пили ром.

Я отодвинула фланелевую рубашку. Он вздрогнул. Там были следы от когтей, но выглядело так, будто на нем была не только его кровь. Его только поцарапали, царапины покраснели и воспалились, и проходили по диагонали через его грудь. Одна из них проходила вниз, как будто что-то пыталось выпотрошить его, но царапина прекратилась. Он был счастливчиком.