«Ревность» и другие истории

— Ивар, что-то случилось? — спросил уже давно отсмеявшийся Пиюс.

— Да похмелье, — сказал я и высморкался в рукав. — Эта тетка начальнику точно звонить не станет.

— Не станет, — согласился Пиюс и остановился у магазинчика «Севен-элевен», где мы обычно брали кофе и устраивали первый перекур.

— Мне одно интересно, — заговорил я, когда принес большую порцию кофе, перелил половину в бумажный стаканчик и протянул Пиюсу. — Если ты можешь копировать того, кто говорит по-норвежски лучше тебя, почему ты так постоянно не делаешь?

Пиюс подул на кофе и все равно скорчился при первом глотке.

— Потому что я всего лишь подражаю.

— Все так делают, — сказал я. — Так мы и учимся говорить.

— Верно, — сказал Пиюс. — Ну, я не знаю. Может, потому что чувствуется фальшь. Phoney[11]

. Я как бы предаю. Я латыш и выучил норвежский: таковым я и хочу казаться, а не imposter[12]. Если я заговорю так, что ты сочтешь меня норвежцем, а я допущу мелкую ошибку в произношении или грамматике — и она меня выдаст, — осознанно или неосознанно люди решат, что их обманули, и перестанут мне доверять. Понимаешь? Проще расслабиться и говорить на новонорвежском.

Я кивнул. Так этот язык на работе называли. Новонорвежский. Общее понятие для кебаб-норшка[13], англо-норвежского, русско-норвежского — всей той тарабарщины, на которой общаются приезжие работяги.

— А почему ты вообще в Норвегию приехал? — спросил я.

Мы уже скоро год как в одной машине катаемся, а я впервые задал этот вопрос. Хоть я и раньше спрашивал, но в этом-то и разница. Мне был нужен не стандартный ответ — про то, что здесь зарплата лучше или что на родине трудно найти работу. Это совершенно точно правда, но вряд ли вся. И значит, я впервые проявил к нему какой-то интерес.

С ответом он чуть помедлил.

— Я вступил в интимную связь с несколькими пациентами. — Задержав дыхание, он, как будто чтобы точно меня не шокировать, уточнил: — С женщинами. Они обо всем своему психологу рассказали, я воспользовался их беззащитностью.

— Нехорошо, — заметил я.

— Да уж, — сказал он. — Кто-то из них — несчастные и одинокие женщины. Как и я — у меня тогда жена умерла от рака. Намекам этих женщин я сопротивляться не мог. Мы были друг другу нужны.

— Так в чем проблема?

— Во-первых, психологам нельзя заводить романтические отношения с пациентами — независимо от семейного положения. А во-вторых, среди них были замужние женщины.

— М-да, — медленно произнес я.

Он глянул на меня.

— Кто-то насплетничал, — сказал он. — Все это всплыло, и меня уволили. Как минимум я мог найти другую работу — например, преподавать в рижском университете. Но паре мужей такой мести было недостаточно, и они заплатили каким-то сибирским парням за то, чтобы я остался прикованным к инвалидной коляске. Меня предупредила одна женщина, и не оставалось иного выхода, кроме как сбежать. Латвия — страна маленькая.

— Так ты просто бабник, который во всем винит печальную историю.

— Да, — сказал Пиюс. — Я скверная версия скверного человека — того, кто ищет оправдание собственной подлости. Ты лучше меня, Ивар.

— Чего?

— Ты себя презираешь более искренне, чем я.

Я понятия не имел, о чем он болтает, и полностью переключил внимание на кофе.

— Так с кем тебе жена изменяет? — спросил он, и я пролил кофе на приборную панель. В башке тут же подскочило давление.

— Успокойся, — сказал он. — Включай лобную долю. Она объяснит: моя задача — тебе помочь. И лучшее, что ты сможешь сделать, — рассказать. Помни, я обязан хранить врачебную тайну.

— Врачебную тайну! — сказал я и смахнул кофе с ладони.

— Как и все психологи.

— Да знаю, но ты-то, черт побери, не мой мозгоправ.

— А теперь — да, — сказал Пиюс, протягивая мне рулон бумажных полотенец — он у нас всегда между сиденьями стоит.

Я протер от кофе руки, морду и приборную панель. Скомкал кусок полотенца и прошипел сквозь зубы:

— Ее начальник. Жутко скользкий. И мерзкий. Не человек, а говно.

— Так ты его знаешь?

— Нет.

Что, черт побери, я только что сказал? Что Лиза изменяет мне с начальником центрального склада? Правда? Мы из-за этого поругались?

— Ни разу его не видел? — спросил Пиюс.

— Нет. Или да. Или…

Я задумался. Ведь Лиза много рассказывала о Людвигсене — настолько, что у меня, наверно, возникло ощущение, будто я его видел. Новый начальник хвалил ее работу — прежний такого не делал, — и Лиза расцвела, ведь польстить ей всегда было легко. Тягу к наркотической дозе лести надо сдерживать, иначе она привыкнет к уровню, который не смогут поддерживать ни супруг, ни начальник. Но Людвигсен похвалы не жалел, и я подумал: он не обязательно хвалил сотрудников для того, чтобы их вдохновить. Лиза стала ласковее, чем когда-либо, а еще сделала новую стрижку — короткую, — сбросила пару килограммов и стала задерживаться вечером допоздна: ходила на всякие культурные события с подругами — я и не знал, что они у нее есть. У моей жены вдруг как будто появилась жизнь, из которой я оказался выключен, поэтому я и стал копаться у нее в телефоне. И нашел сообщение от этого Людвигсена. Или Стефана — так его Лиза записала.

И вот теперь я об этом Пиюсу рассказываю.