Революция 1917-го в России — как серия заговоров

Одна из причин нашего состояния — мы плохо знаем ту революцию, из которой вырос СССР, у нас провал в знании. И мы не чувствовали, что её раскаты и потрясения — долгий процесс. Можно сказать, что антисоветская «революция» 1980-х годов и вызванные ею бедствия — эпизод этого процесса. Его нельзя понять, если не изучить, грубо и беспристрастно, два очень разных периода: 1905–1955 и 1956-поныне. Переход к новому этапу общественного развития и новой («постсталинской») эпохе происходил при остром дефиците знания о советской системе. В советское время по ряду причин описание и объяснение советского строя были упрощённые и во многом неверные, а начиная с перестройки — недобросовестные и специально разрушительные.

Для крушения советского строя необходимым условием было состояние сознания, которое Ю. В. Андропов определил так: «Мы не знаем общества, в котором живём». Не знали — не могли и защитить. В 1970-80-е годы незнание превратилось в непонимание, а затем и во враждебность, дошедшую у части элиты до паранойи. Незнание привело и само общество к неспособности разглядеть опасность начатых во время перестройки действий по изменению общественного строя.

Когда раскрылось лицо перестройки, много малых групп стали срочно изучать русскую революцию, уже с новым опытом. За последние 25 лет мы многое поняли. Остаётся ряд загадок, но к ним есть подходы. К несчастью, антисоветизм и антикоммунизм отвращают от нового знания. Не следует идти у них на поводу — отворачиваться от этого знания глупо.

Здесь кратко и схематически коснемся частного, но очень важного вопроса — методологической системы большевиков. Весь XX в. Россия жила в силовом поле большой мировоззренческой конструкции, которую можно назвать «русский коммунизм».

Конечно, исходные элементы этой мировоззренческой системы, сложившись в русской культуре, развивались всеми народами России (а затем СССР) применительно к их этническим культурам. Так возник советский строй и советский коммунизм. Но мы не будем обсуждать национальные оттенки этого явления и назовём его именем, указывающим на истоки. Можно назвать его большевизмом, но с натяжкой, т. к. в большевизме была сильна и «космополитическая» компонента, перешедшая в оппозицию к русскому коммунизму, породив тяжёлый конфликт с большими жертвами в 1930-е гг.

Русский коммунизм — сплетение очень разных течений, взаимно необходимых, но в какие-то моменты и враждебных друг другу. Советское обществоведение дало нам облегчённую модель этого явления, почти пустышку. В самой грубой форме русский коммунизм можно представить как синтез двух больших блоков, которые начали соединяться в ходе революции 1905–1907 гг. и стали единым целым перед Великой Отечественной войной (а если заострять, то после 1938 г.). Первый блок — это то, что Макс Вебер назвал, вслед за Марксом, но более определенно, «крестьянский общинный коммунизм» (иногда он называл его архаическим крестьянским коммунизмом)[34]. Второй блок — русская социалистическая мысль, которая к началу XX в. приняла в качестве своей идеологии марксизм, хотя в русском марксизме было скрыто осознание всех русских проектов модернизации.

Оба эти блока были частями русской культуры, оба имели сильные религиозные компоненты. Результатом их синтеза стали фундаментальные открытия и оригинальные политические решения. Многие из них исходили из идей Ленина, и многие он представил и обществу России, и, реально, мировому сознанию.

Небольшое отступление. М. Вебер, изучая роль протестантской Реформации для становления капитализма модерна, внимательно следил за началом русской революции. Он ввел в социологию важное понятие инновации как возникновения зародышей новых общественных форм и институтов — это общество в состоянии становления. Инновация — это большая или маленькая революция. Объективное условие для нее — состояние неустойчивого равновесия: «все старое начинает раскачиваться, а все новое, еще неопределенное, заявляет о себе и становится возможным». Но не менее важно условие субъективное — состояние духовной сферы группы первопроходцев.