Революция 1917-го в России — как серия заговоров

В самые «глухие» годы отдельно взятым дворянам вольнодумство прощается. Так, в дни парижского восстания в июле 1830 года целая группа московских студентов расхаживает в публичных местах, обмотавшись шарфами с цветами французского флага. Этих студентов, в частности Александра Герцена (Яковлева) и Николая Огарева, берут на заметку, но не арестовывают. В кружке Станкевича, куда они вхожи, от них на всякий случай отмежевываются, называя фрондерами. Точнее, за себя боится Станкевич, а их непосредственный опекун Александр Кетчер, шведский дворянин с английской фамилией, переводчик Шекспира, имеет основания гордиться своими воспитанниками.

Бенкендорф не замечает вольнолюбия молодых людей еще пять лет, пока их поведение не становится совсем вызывающим. Но к этому времени, свободно путешествуя по Европе, молодые люди уже обзаводятся, говоря современным языком, диссидентской карьерой. В 1835 году Герцена ссылают в Вятку, но суровый Леонтий Васильевич Дубельт — бывший декабрист, по непонятным причинам добившийся особого доверия Бенкендорфа — проявляет благорасположение и по ходатайству Жуковского разрешает перевести вольнодумца во Владимир, где он работает на государственной службе.

Бенкендорф в это время занят экзекуцией Чаадаева — государственника, категорического противника отделения Польши от России еще при Александре, но при этом сторонником союза Западной и Восточной церквей. После выхода в свет «Философических писем» Чаадаева объявляют душевнобольным (в 1800 году о повреждении умом императора Павла распускал сплетни посол Уитворд). Зато бдительный Бенкендорф в старости переходит в католическую веру.

Искренний полемист Чаадаев, каким его и изобразил Грибоедов под именем Чацкого, сетовал на «одиночество», но был сам по себе интеллектуальным одиночкой: идеализируя Европу, он не замечал размывания в ней духовных основ, мысленно «застряв» в павловском времени. Однако его имя помимо его воли стало ориентиром русского западничества, ориентированного уже на Просвещение, а не на католицизм, и ответом именно этому мэйнстриму было русское славянофильство. Чаадаев вышел за допустимые пределы самоотрицания, за что ему досталось и от старого друга Пушкина. Но ни он сам, ни Надеждинский «Телескоп», публикатор «Писем», подрывной деятельностью не занимались.

Герцен тоже многим казался мятущейся душой и искателем правды — он сам создавал о себе такое впечатление, но перманентно лгал — в чем легко убедиться по контрасту его пренебрежительных суждений о христианстве («оно несовместимо как со всякой живой сферой, так и с искусством») с названием его журнала «Колокол». И эта холодная ложь, с элементом немецкой расчетливости, вся была сосредоточена на систематическом, сосредоточенном, разрушении той культуры, в которой он родился — возможно, в отместку за то. что в этой культуре он и по вере, и по закону считался рожденным во грехе. Эта холодная ложь систематически противопоставляла народ власти, меньшинства — большинству, и была востребована. Имея за собой надежное покровительство, он знал, что застенки ему не грозят, и посвящал себя в чистом виде подрывной деятельности.

Только в 1847 году Герцена выслали из России без права возвращения, попытавшись при этом конфисковать имущество его матери. У дочери немецкого бухгалтера имущества оказалось на удивление много. Но арестовать это имущество не удалось, благо оно уже было в залоге у банка Джеймса Ротшильда. Могущественное Третье отделение проворонило это обстоятельство. А поскольку Николай I вел с Ротшильдом переговоры о займе, от конфискации пришлось отказаться. Империя была посрамлена, и так происходило затем многократно.

В отличие от Чаадаева, Герцен отстаивал не единство русских с поляками, а свободу Польши от России. Между тем Джеймс Ротшильд был весьма заинтересован в восстании 1830 года, результатом которого стало падение Карла X и приход к власти Луи-Филиппа. Если Бурбоны не хотели иметь дела с Ротшильдами, то при Луи-Филиппе Джеймс, уже имея статус барона в Австрии, становится придворным банкиром и кавалером ордена Почетного легиона Франции.

Герцен переехал из Германии во Францию, затем в Швейцарию, где получил гражданство, оттуда — в Сардинию, и наконец, в Лондон. О его финансовых возможностях говорил хотя бы скандал в Германии: супруга немецкого демократа Георга Гервега заняла у него 10 тысяч франков. Когда у нее возникли затруднения с возвращением долга, его немецкий друг, натуралист-атеист Карл Фогт помог через прессу оказать давление на Гервегов. «Тебе самому незачем афишировать свой интерес. За тебя все сделает Ротшильд», — подсказывал Фогт. Так и получилось. Гервеги, к которым у Герцена был личный зуб (у Георга был роман с его женой) были разорены дотла. А сам русский демократ отправился в Лондон с рекомендацией от Джеймса Ротшильда.