Революция 1917 года глазами современников. Том 1 (Январь-май)

Революцию сделал вышедший на улицу петроградский пролетариат, говорит одно из популярных, наивных объяснений.

Рабочие (с ними и впереди них, как видно по жертвам субботнего расстрела, была наша учащаяся молодежь) вышли на улицу, как выходили они и раньше. Но если бы казаки по-старому напали на них, а не обратили свои нагайки против полиции, если бы хоть один полк нашел в себе нравственные силы стрелять в народ, если бы войска просто уклонились от вмешательства, предоставив полиции разделываться с народом, — судьба февральского движения была бы та же самая, что и предыдущих волнений.

Но заговорила душа народа, одетого в серые солдатские шинели, громогласно заговорила совесть, запретившая братоубийство, и великий народ, три века сносивший тяжкое иго самодержавия, восстал. Настоящим революционером выступил тот, кто три дня тому назад искренно считал себя верноподданным царя и действительно был им. Жалким деревянным домиком показалось все это, с виду величественное, здание, построенное на голом насилии и обмане, и очищающий огонь в три дня пожрал его. А Россия немедленно заложила основы новой будущей власти, пока еще хилой, но жизнеспособной, любимой и святой, ибо с ней связаны наши надежды на спасение и процветание родины, наша вера в Россию. Огонь, пожравший Романовых и всю их государственную постройку, зажег в сердцах миллионов страстную любовь к России, тот самоотверженный патриотизм свободного гражданина, по которому так истосковались у нас истинно-государственные люди.

Как это случилось?

Революционный взрыв в лаве и пепле выбросил наружу лишь то, что уже было в недрах. Зародыши новой жизни уже росли…

Когда восстал народ, когда восстали солдаты, отказавшиеся стрелять в своих братьев, куда пошли они, к кому обратились?

К Государственной думе…

К Таврическому дворцу, и только к нему, потекли сначала разрозненные роты без офицеров, затем стройные полки в боевом порядке с командным составом, толпы народа и отдельные смятенные обыватели, автомобили и розвальни с хлебом и баки с бензином. Вся и все в эти страшные великие дни потянулись к Государственной думе с восторженной надеждой и сосредоточенной любовью к ней в душе. Стотысячным массам были не известны, чужды и не понятны те напряженные партийные споры, которые шли там в то время, и под напором событий, не допускавших проволочек, решались в духе соглашения и уступок. Народная масса знала, видела и чувствовала в своей душе только одно целое: Государственную думу. В ней вся надежда. Тут — оплот. Вокруг нее вяжется новое государство, возрождаются новые государственные связи.

И четвертая Государственная дума, избранная по самому уродливому избирательному закону, под давлением низких агентов Саблера и Макарова, четвертая Дума, которой не бранил только ленивый, оказалась самой великой из всех русских Государственных дум. Кто же станет спорить, что по историческому своему значению IV Государственная дума уже теперь выше и первой «кадетской», и второй бессильно-левой, и третьей жалкой, правооктябристской.

С чувством законного нравственного удовлетворения я позволю себе процитировать некоторые места из моей статьи в декабрьской книжке Русской Мысли за 1916 год:

«После 1 ноября можно было думать, что и политические младенцы поймут всю нелепость и фантастичность расчетов заменить народное представительство, хотя бы созванное по несправедливой избирательной системе, какими бы то ни было союзами, которые одно время так охотно и демонстративно противополагались Гос[ударственной] думе. Авторитеты эти несоизмеримы. И если какое-либо учреждение сохранило теперь в России государственный авторитет, то, конечно, народное представительство, а не союзы, как бы полезна ни была их деятельность… Уйдет Гос[ударственная] дума — и в жизни нашей страны наступит мрак…»

Но, к великому счастью России, Государственная дума не ушла. Кровожадный безумец, заготовивший пулеметы на крышах, заготовил и указ о роспуске Гос[ударственной] думы, подписанный заблаговременно государем. Этот указ был даже объявлен… но уже в ту минуту казенная бумажка была не властна над жизнью…

Не будь Гос[ударственной] думы, у нас не было бы революции, а была бы сплошная, беспросветная анархия с постоянным кровопролитием, смутой и междоусобием, которые повлекли бы за собой или диктатуру какой-нибудь военной силы, или занятие нашей страны иностранными военными отрядами.

Так было в 1606–1613 годах. Не так, к счастью, началось в мартовские дни 1917 г. И вся задача русских людей, весь смысл их жизни и существования теперь должен свестись к тому, чтобы не так было и в дальнейшем.

Что же дало эту моральную силу физически бессильной четвертой Государственной думе?