Революция

Я снова ищу первую запись. Там что-то такое упоминалось. Будто это роль, которую играла хозяйка дневника. Выходит, она играла мужскую роль? Зачем? И если она и правда запускала фейерверки, то для чего? Какой в этом смысл, кроме как разозлить Наполеона Бонапарта, что само по себе крайне неразумно: это же был вспыльчивый тип, да еще с целой гвардией в подчинении.

— Кто ты? — спрашиваю я вслух.

Звонит телефон. Я чуть не подпрыгиваю от неожиданности.

— О господи, Виджей, как ты меня напугал! Ты чего хотел?

— Это ты чего хотела? Ты звонила мне на автоответчик.

— А, да. Прости. Слушай, ты не поверишь. Я тут нашла один дневник. Он был спрятан в футляре старой гитары. Кажется, реально старая вещь. Времен Революции.

— Ого, круто.

— Не то слово. И в нем вырезка из газеты, на которой странная дата: второе флореаля, третий год. Не знаешь, какой это месяц по-нашему?

— Может, май? — предполагает Виджей. — Подожди-ка… — я слышу, как он печатает, а потом снова говорит: — Вот, нагуглил. Двадцать первое апреля тысяча семьсот девяносто пятого года… Так что было второго флореаля?

— Пока не очень понимаю. Я только начала читать дневник, но…

— Виджей! — раздается в глубине трубки. — Нельзя делать уроки на голодный желудок! Почему ты не съел завтрак, который я приготовила?

— Мам, я же говорю по телефону!

— Тратишь время на болтовню? С кем ты опять?

— С Ахмадинежадом.

— Ай-ай, неужели? И что он говорит?

— Что собирается на концерт рэпера Джей-Зи, который сочинил песню про президента. Там будет Путин. Подрезал билет у Ким Чен Ира. Все гангстеры забили стрелку.

— Так, что это еще за словечки?

— Все, Анди, пока, — говорит Виджей.

— Держись там. До связи… Значит, апрель тысяча семьсот девяносто пятого, — бормочу я, откладывая телефон.

Я провожу рукой по кожаной обложке дневника, думая о девушке, которая его писала. Она мечтала, что дневник вывезут из Франции и все о нем узнают. Этого не произошло, потому что вот он, двести с лишним лет спустя, — все еще в Париже.

Но что стало с самой Александриной?

Джи, кажется, упоминал, что гитару нашли в катакомбах. Видимо, она ее там и спрятала. Похоже, она была в бегах. Оставила гитару в катакомбах, чтобы потом за ней вернуться, но не смогла? Или произошло что-то ужасное и она там погибла, а гитара лежала в подземелье, пока не случился обвал. Нашедший ее рабочий не знал про тайник, потому что — ну кто станет искать тайники в гитарном футляре? Кроме того, у него ведь не было ключа. А у меня есть. Удивительно, но есть. И как, интересно, этот ключ попал из Парижа восемнадцатого века в Бруклин двадцать первого?

Может, она сбежала не в Лондон, а в Нью-Йорк и привезла ключ с собой, и так он оказался у барахольщика на блошином рынке? Или, что вероятнее, Трумену попался какой-то универсальный ключ, который подходит ко всем футлярам с музыкальными инструментами. Да, это больше похоже на правду.

Ясно одно: тайник давно не открывали, иначе там не осталось бы ни дневника, ни миниатюры. Не открывали с тех самых пор, как Александрина последний раз его заперла и сбежала. Или умерла. И вот — я первая, кто его видит.

Я убираю газетную вырезку обратно в дневник и продолжаю читать.

20