Революция

Но Цеткин не могла сказать, где брать хлеб, когда на мельнице закончится пшеница, изъятая из конфискованного в порту зерновоза. Где взять уголь, чтобы крутилась дающая ток машина на электростанции, питающая ту мельницу. И еще многое, необходимое для жизни более чем сотни тысяч человек, живущих на островке свободы от эксплуатации.

Это понимал Юрген, возглавивший молодежный боевой отряд повстанческого комитета. Тем более — взрослые рабочие, сидевшие справа и слева от него и слушавшие воззвания Клары.

— Бабское равноправие — самое главное сейчас, ага, — пробурчал пожилой докер. — Когда у баб одно тока право — голодать вместе со своими мужиками и детками… Шайзе!

Юрген не голодал и не оставлял без куска хлеба маму и сестер. Выросший в Гамбурге, он хорошо знал лабиринт улочек и подвалов, ведущих в сторону Рипербан. Взяв трех-четырех верных парней из своего отряда, он пробирался на занятую полицией сторону города. Так как фрайкор и полицаи плотно охраняли только границу с повстанцами, Юрген в сопровождении друзей беззастенчиво грабил продовольственные лавки в тылу — мясные, хлебные и молочные. Клара Цеткин называла подобные действия «экспроприацией экспроприаторов», пацаны сократили до «эксов». Работая без наглости и забирая лишь небольшую часть продуктов из каждой точки, они почти не рисковали. Продавцы не решались звать на подмогу или оказывать сопротивление. Хмуро глядя на винтовки в руках рабочих, быстро паковали еду: получить пулю себе дороже.

Спустившись в подвал дома, ведущий в повстанческую зону, Юрген объявлял банде короткий привал. Они разворачивали и делили добычу. Там же и снимали пробу.

Юрген с восторгом впивался в белую пшеничную булку, еще теплую, отрывал зубами куски от кольца говяжьей колбасы. «Беловоротничковая» часть города снабжалась по-прежнему сытно в отличие от блокадной рабочей зоны.

Поев, быстро сворачивались и шли дальше, чтобы донести трофеи семьям.

Рациональной частью сознания Юрген понимал: долго так продолжаться не может. Благодаря «эксам» живут десятки семей, а жрать хотят десятки тысяч. Обещаниями Клары Цеткин сыт не будешь и детей не накормишь. Тем не менее, новый образ жизни, откровенно разбойный, привлекал и манил своим разнообразием, холодящим ощущением риска и торжеством удачи. До марта Юрген знал лишь изнурительную работу изо дня в день, одинаковую до сумасшествия.

Лишь изредка он задумывался: что будет потом, если восстание заглохнет? Наверно — ничего хорошего. Основную массу рабочих просто вернут к станкам, иначе заводы не запустить. Лидеров арестуют. Его тоже будут искать и ловить — фигура приметная. Придется скрываться и бежать. Пусть…

Несколько раз Юрген вспоминал Клауса, уехавшего с фройлян Джулией. Что скрывать — оставившей ошеломляющее впечатление. Он жестоко ревновал к Клаусу и одновременно ощущал — ему он не ровня. В низкорослом фольксдойче перед самым отъездом почувствовалась скрытая, но мощная сила. Способность повелевать. Если бы Клаус остался в Гамбурге и возглавил повстанческий комитет, все пошло бы по-другому. Он смог бы определить цели и повести за собой. Пресек бы споры между фракциями рабочих, разорвал бы блокаду, обеспечив провиантом, а не только бесконечными агитационными речами.

Такой достоин Джулии.

Не отвлекаясь больше мыслями о ней и по поводу других не самых актуальных сию секунду материй, Юрген отыскал в полумраке подземелий дорогу домой. Когда вышли на поверхность, вечерело.

— Курт! Макс! — скомандовал он. — Пошевеливайтесь. Через два часа сбор в ночной патруль.

Сам же быстрым шагом, едва не срываясь на бег, пересек площадь перед кирхой и через десять минут уже поднимался по лестнице подъезда.

Мама, увидев принесенное, всплеснула руками.

— Опять ходил на ту сторону? Опять рисковал? Ну зачем… У нас же есть еда. Хватит на пару дней.

— Разве раньше был рис? — он развязал котомку, наполненную у бакалейщика. — Сушеные яблоки? В булочной я прихватил даже пряник в глазури!

При слове «пряник» сестры как по команде брызнули на кухню. Получили один на всех. Старшая куснула, мама налила ей в кружку молока — запить. Младшая — та, что читала стишок про елку, дорвавшись, принялась яростно грызть свою половинку, роняя крошки, и уговорила ее быстрее чем за минуту, сказав «данке» с набитым ртом.

— Юрген… Чтобы мы без тебя делали… Вот вернется папа — похвалит, — фрау Грюн обняла сына. — Скажет: справился, молодец!

— Лишь бы вернулся… Ма, мне скоро уходить.

— Сам поешь.

— Я — уже. А в патруле что-нибудь еще добуду. Не скучайте!

— Береги себя! — бросила мама, но слова ударились в захлопнувшуюся дверь и бессильно скатились к порогу.

А Юрген спешил к «Ганомагу». Там — развод перед патрулем. Все парни штатские, но службу наладил отставной фельдфебель, ветеран-инвалид прошлой войны с русскими. Учил строиться, поворачиваться по команде. Ругательски кричал, когда парни вытворяли что-то не то. В общем, у него не забалуешь.